Шелли Фишер Фишкин. «Самая суровая командировка»
Whitman Bassow. THE MOSCOW CORRESPONDENTS. Reporting on Russia From the Revolution to Glasnost. Illustrated. 385 pp. New York: William Morrow & Company.
В 1956-м, когда Никита Хрущёв громогласно изрёк: «Мы вас похороним!» группе дипломатических представителей НАТО в Москве, американские корреспонденты поспешили передать домой его угрозы «уничтожить Запад». Но эта ремарка, как пишет Уитман Бассоу в «Московских корреспондентах», не несла в себе никаких угроз, Хрущёв всего лишь перефразировал известное в России высказывание, означающее: «Мы вас переживём и будем присутствовать на ваших похоронах». В своём стремлении поскорее передать новости, репортёры (а никто из них особенно по-русски не говорил) ввели западную общественность в заблуждение касательно мотивов и смысла слов Хрущёва.
Пробелы в знании русского языка и русской культуры среди репортёров, их напряжённое соревнование друг с другом благополучно помешали американцам получать адекватную картину жизни в Советском Союзе на протяжении большой части века. Этому также способствовали невежество их редакторов в Америке, ограничения на перемещение внутри СССР, шантаж и цензура со стороны советских властей и постоянная угроза притеснений, оскорблений, вплоть до ареста и высылки. В «Московских корреспондентах» Бассоу рассказывает об испытаниях и бедствиях, о том, что лауреает Пулитцеровской премии, репортёр New York Times Харрисон Солисбэри называл «самой суровой командировкой».
Бассоу, выучившийся на магистра на русском отделении Колумбийского университета, получивший Ph.D. по русской истории в Сорбонне ещё до того, как стал работать в Москве на United Press International и затем на Newsweek, определённо, был хорошо подготовлен к своей работе. В своей книге он говорит скорее как репортёр, нежели как историк. И хотя книга была бы ещё более полезной, будь в ней все нужные примечания и более полная библиография, тот факт, что автор глубоко погружается в свой личный опыт, комбинируя его с подробными интервью с другими корреспондентами, производит глубокое впечатление. Живо, прекрасно написанная, занимательная книга, «Московские корреспонденты» должны стать обязательным чтением для любого журналиста, пишущего об СССР и для всех, кто интересуется той ролью, которая играла пресса в американо-советских взаимоотношениях.
Бассоу начинает с интригующих портретов некоторых московских корреспондентов – противоречивого и бескомпромиссного Джорджа Селдеса, легендарного Джона Рида и загадочного Уолтера Дюранти. Пожалуй, эту главу несколько портит только авторское пренебрежение к женщинам-репортёрам, которые писали о русской революции – Бесси Битти для San Fransisco Bulletin и Рита Чайлд Дорр для The New York Evening Mail, оставивших мемуары о своей работе.
Репортажи Джона Рида о революции стали материалами для кино (самый известный фильм на их основе – «Красные» Уоррена Битти). Бассоу делает множество свежих и остроумных замечаний о талантливом, трудолюбивом и пробивном Риде, который достиг успеха, совершив «переворот в истории журналистики» (ему удалось прорваться к самому центру нового источника власти, результатом чего стало его письменное свидетельство, книга «Десять дней, которые потрясли мир»). Менее убедительно выглядят рассуждения о причудливой карьере Уолтера Дюранти, писавшего об СССР для New York Times c 1921-го по 1934-й, лгавшего американскому народу о сталинском голоде и награждённого Пулитцеровской премией в 1932-м за свои статьи, названные «великолепными образцами зарубежного репортажа».
До 1961-го корреспонденты вынуждены были играть в невыносимую игру в «кошки-мышки» с Главлитом, государственной цензурой. А после того, как цензура была формально отменена, корреспонденты оказались вовлечены в гораздо более опасную игру с КГБ под названием «кто первый струсит». У Бассоу есть интересные истории об обоих периодах. Во времена цензуры репортёры стремились перещеголять друг друга в способах перехитрить Главлит. Дрю Миддлтон из New York Times удавалось протаскивать через Главлит секретную информацию, несколько раз дублируя её в одной и той же заметке. Если первое упоминание «резалось», второму иногда удавалось проскользнуть. («Ту же технику использовал Ленин, чтобы обмануть царскую цензуру, когда писал свои статьи для „Правды“, – замечает Бассоу). Другие использовали хитрые намеки и обороты, которые Главлит, с их точки зрения, должен был пропустить. Бассоу пишет: «Когда маршал Константин Рокоссовский, советский герой Второй Мировой, назначенный польским министром обороны… получил награду от польского правительства в начале 60-х, Том Ламберт из Herald Tribune написал заметку в развитие этой темы. Будучи осведомлённым о польской антипатии к русским, он написал, что Рокоссовский „оценен в Польше столь же высоко, как и генерал Шерман в Атланте“. Заметка была опубликована.
Иногда заочные соревнования репортёров приводили к комичным последствиям. «В 1957-м Даниэль Шорр из CBS и Макс Франкель из The Times, пишет Бассоу, подозревавшие коллег в краже их копирок, изготовили правдоподобную (но совершенно ложную) статью-историю и создали копирку, чтоб заманить их в ловушку. Коллеги заглотили наживку, и кража копирок вскоре прекратилась». Конкуренция побудила некоторых корреспондентов нанимать местных молодых парней в качестве бегунов-спринтеров, отправлявших копии их статей с Центрального телеграфа. На этой почве также часто разгорались ссоры. Как писал Юджин Лайонс, корреспондент United Press с 1928-го по 1934-й,
«среди борьбы не на жизнь, а на смерть, от которой мы, иностранцы, были надёжно защищены, сумасшедшая гонка американских газетчиков, мечтающих отправить свои выхолощенные, написанные синими чернилами репортажи на 90 секунд быстрее конкурента, сама по себе выглядела гротескно».
Когда цензура была снята в 1961-м году, журналисты были очень рады возможности диктовать свои истории по телефону прямо из дома или из гостиницы, а не из комитета по цензуре. Впрочем, вскоре они осознали, что правительство оставило за собой право использовать наиболее ущербную форму цензуры – физическое изгнание. В 1962-м, Бассоу, в то время работавший шефом бюро Newsweek, стал первым репортёром, высланным из страны, после отмены цензуры. Его обвинили «нарушении норм поведения зарубежного корреспондента».
Новые истории и новые наказания не заставили себя долго ждать.
«Страх изгнания», – писал Хедрик Смит из The Times, «не шёл ни в какое сравнение со страхом того, что они могут забрать тебя и что-нибудь с тобой сделать».
После суда 1966-го года над писателями-диссидентами Юлием Даниэлем и Андреем Синявским, целый шквал диссидентских заявлений проходил через западных репортёров.
«Когда ситуация с диссидентами оказалась вплетена в кампанию за выезд советских евреев», пишет Бассоу, «уровень персональной угрозы для репортёров, пишущих об этом, достиг показателя худших времён Холодной войны».
Корреспондент U.P. I. Кристофер Огден был схвачен милицией в тот момент, когда пытался фотографировать пятерых «отказников», разворачивающих написанные вручную плакаты «Дайте нам эмигрировать в Израиль!» На Джеймса Пейперта из Associated Press набросились агенты КГБ, когда он направлялся за угол на встречу с диссидентами. Агенты затолкали Энтони Астрахана из The Washington Post в его машину, чтобы помешать ему поговорить с кем-то из русских знакомых. Энн Гаррельс из ABC News ограбили. Гарри Тримборну из The Los Angeles Times прокололи колёса. Эмиль Свейлис из U. P. I как-то обнаружил, что его передние шины подменили на «абсолютно лысые, едва-едва приделанные к колёсам покрышки». После этого на Свейлиса напали неизвестные головорезы, его жену – Шарлотту, даже похитили на несколько часов.
«Чтобы рискуя писать о диссидентах и евреях, борющихся за право эмигрировать, репортёры изобрели тактику, которая была весьма необычной для конкурентной среды американских медиа», – пишет Бассоу. Они начали работать в парах, почти не встречаясь с отказниками и диссидентами в одиночку. Они приняли на себя риск нарваться на гнев со стороны русских – но не как индивидуальные журналисты, а как целая группа, занимающаяся темами, которые могут повлечь за собой неприятности. «Корреспонденты обменивались информацией в таких объёмах, которые и не снились их коллегам в других мировых столицах», – замечает Бассоу. Другим важнейшим правилом московских корреспондентов было их общее согласие в том, что сама история должна быть важнее, чем погоня за сенсацией и возможностью выставить диссидентов на общемировое обозрение. Ирония в том, что именно КГБ сподвигло журналистов отказаться от соревнования друг с другом и перейти к тактике коллективных действий.
Но и спастись числом также было не всегда возможно. Некоторые расследования – как например работа Роберта Тота из The Los Angeles Times о советской науке и технологии – в Мурманске, Центральной Азии и Сибири – были неприспособленны для того, чтобы делать их в группе. За неделю до того, как ему было предписано покинуть страну в 1977-м, КГБ на несколько дней запер его в Лефортовской тюрьме на активный допрос. Тот считает, что вопросы были вызваны его репортажем, в котором раскрывались противоречия в кремлёвской политике: когда русские хотят купить западное высокотехнологичное оборудование для исследовательских институтов, они провозглашают, что работа этих институтов не носит секретного характера. Однако если евреи, работающие в этих институтах, подают заявление на выезд, им отказывают под предлогом секретности их работы. (После публикации этой статьи Тоту позвонил разозлённый торговый агент IBM, заявивший, что «эта публикация вредит бизнесу». «Это был один из самых волнующих опытов в моей московской жизни», – позже рассказывал Тот).
Тот был не последним и не единственным американским репортёром, увидевшим лефортовскую тюрьму изнутри. Николас Данилофф из U. S. News & World Report был схвачен КГБ в 1986-м, секунды спустя после того как получил от своего русского друга прощальный пакет с газетными вырезками, среди которых содержались секретные документы. Данилофф был в тюрьме около двух недель, прежде чем министр иностранных дел Джордж Шульц и его советский коллега Эдуард Шеварнадзе достигли соглашения, которое проложило дорогу для саммита Михаила Горбачёва и Рональда Рейгана. Неофициально Данилофф и правозащитник Юрий Орлов были обменены на Геннадия Захарова, советского сотрудника ООН, арестованного в Нью-Йорке за шпионаж.
Американские журналисты имели беспрецедентный доступ к Горбачёву в течение прошлогоднего <1987, прим.пер.> саммита. Горбачёвская политика гласности имеет потенциал для того, чтобы открыть новую эру американской журналистики в Советском Союзе – всё то напряжение, которое испытывали их предшественники, может стать частью истории. Как Горбачёв сказал в своей речи в прошлом <1987 год> ноябре «нельзя согласиться с тем, что нам нужно забыть историю или использовать лишь определённую её часть». Для всех, кому любопытна история американской прессы в СССР, «Московские корреспонденты» – это отличная точка отсчёта.
Перевод Сергея Бондаренко
Впервые: Shelly Fisher Fishkin. The Cruelest Assignment // The New York Times, 27 марта 1988.
