8 ноября 2011

История репрессий в музейных экспозициях / интервью

Парк скульптур в ЦДХ, Москва, фрагмент экспозиции. Источник: www.russ.ru

Дмитрий Кокорин, директор по развитию Международного Мемориала, рассказал в интервью журналисту «Русского журнала» о проекте «Зеркало памяти». Проект был посвящён изучению того, как тема политических репрессий представлена в современных российских музеях, каким образом выстроены экспозиции, упоминающие события террора (или обходящие их стороной), как рассказывают о репрессиях музеи, ставящие перед собой такую задачу.

Русский журнал: Время ГУЛАГовских репрессий, массового голода обсуждалось в конце советского периода, при Горбачеве. И вот эта тематика вернулась. Можно предположить, что она будет возвращаться еще не однажды. И не только из-за конкретных политических обстоятельств. В нулевые годы она вернулась из внешней политики – Катынь, голодомор, Институты национальной памяти и т.д. Но независимо от этого рефлексия общества о собственном прошлом является базовым фактором развития. Музей как культурная институция сохраняет свою роль в этих рефлексивных культурных механизмах. Как сейчас обстоит дело в наших музеях применительно к советскому периоду?

Дмитрий Кокорин: Ситуация в целом такова. Большинство российских музеев являются наследниками коллекций, собранных в советское время под определенным взглядом, для выполнения определенных задач, что продолжает влиять на вид музея и сегодня. И есть несколько относительно новых музеев, созданных в течение последних 20 лет, которые можно назвать «памятниками перестройки». При этом любые музеи – и отраслевые, как музей спецслужб в Питере (Музей «История политической полиции России — Гороховая, 2»), и музеи, посвященные историческим личностям 20 века, и религиозные музеи, связанные с конфессиональной памятью, – все они так или иначе упираются в тему репрессий. А раз про нее нужно как-то говорить, она там как-то осмыслена.

В «классических» (исторических и краеведческих) музеях самое интересное, пожалуй, именно ощущение случайности тематики репрессий. С одной стороны, появилась возможность говорить о репрессиях, а, с другой стороны, не очень удобно про них думать, как про что-то ключевое в истории страны. И даже тем исследователям, которые воспринимают эти события, как ключевые, довольно сложно показать посетителям их суть.

Исключением можно назвать Музей политической истории в Санкт-Петербурге, но и там тоже есть проблемы неотрефлексированности. Несмотря на то, что музей попытался полностью перестроить свою экспозицию, в объектах сохраняется дискурс, который унаследован от советского музея, от советского языка. К примеру, в экспозиции есть фотография, на которой изображены какие-то люди. И подпись: «кулаки роют могилу перед расстрелом» (Я благодарен Ирине Флиге за то, что она обратила наше внимание на этот пример). Нет никаких кавычек и никаких пояснений, связанных с кулаками. Кто такие кулаки, как их оценивать сегодня? Рефлексии нет совершенно. И это передовой, это наш самый лучший исторический музей.

В других музеях происходят более дикие вещи. Так, в Музее современной истории в Москве экскурсоводы так и говорят до сих пор: в этом здании мы видим темные и светлые стороны 30-х годов. Там продолжают лежать подарки Сталину, выставлены фотографии ударников труда и их достижения – и тоже безо всяких кавычек и пояснений.

РЖ: Почему надо закавычивать достижения ударников?

Д.К.: Советский музей был идеологическим инструментом в советской пропагандистской структуре. Он передавал миф о том, как был создан Советский союз, как с выстрелом Авроры началась новая эра, как она теперь продолжается. И если бы Музей революции можно было бы законсервировать и показывать, как советская власть себя конструирует – само по себе это было очень интересно.

Но сейчас в Музее современной истории – бывшем Музее революции – фрагменты старых экспозиций используют совершенно для других целей, и это полная катастрофа, которая происходит у нас на глазах.

Музей современной истории начинается с выставки, связанной с преследованием левых движений, из которых потом выросли большевики. Эта экспозиция, почти нетронутая, смотрится сейчас совершенно абсурдно. Да, это важная тема, сложно себе представить учебник истории, в котором она не будет описана. Но на рубеже 19-20-го веков в России, в мире происходило еще много всякого интересного! Там нет многих важных событий российской истории. Просто потому, что менять эту экспозицию было слишком дорого. И вот, поверх основного «нетленного» текста из советского музея, нашивают заплатки.

Комично то, что в этом музее до сих пор пытаются дополнить начатый когда-то рассказ. И параллельно враждебным двурушникам и вредителям вдруг попадается маленькая витрина про репрессии, с фотографиями Берии и Ежова, но без подробных подписей о том, кто они были и почему они были расстреляны. Этим музейщикам кажется, что выставку можно дополнить несколькими иллюстрациями, и тогда «костюм будет сидеть». Но он не сидит, потому что он сделан из совершенно несовместимых материалов.

Выставка заканчивается – внезапно – экспозицией про российский государственный флаг, и ядром этой экспозиции является прямая трансляция инаугурационной церемонии президента Медведева. И вот: мы видим большевиков, с макетами тюрем, в которые заточали врагов государства российского, потом – ударники, потом – огромная экспозиция, посвященная победе в Великой Отечественной – даже не во Второй мировой войне! Про 1939 год нет ничего. Маленькая витрина про диссидентов и несколько более подробная экспозиция про застойные времена. И потом, вдруг, поверх этого всего, композиция о государственном флаге. Почему Медведев должен наследовать и диссидентам, и одновременно ударникам, не взятым в кавычки, и одновременно бедным преследуемым большевикам, не взятым в кавычки?

Поэтому Музей Политической истории в Санкт-Петербурге и Музей современной истории в Москве — это два разных музея, при том, что проблема этого наследия для них обоих важна.

Музей Политической истории честно пытается проанализировать эту историю ХХ века, ведет для этого научную работу. При всей критике этого музея, там есть попытки показать события со стороны, показать вещи, центральные для политики, а не для определенного политического мифа. Есть попытка анализа каждой из рассматриваемых эпох. Но все же проблема наследия заметно довлеет и здесь.

РЖ: А региональные музеи?

Д.К.: Музей современной истории и Музей политической истории находятся еще в лучшем положении, чем региональные краеведческие музеи, потому что говорят о довольно ограниченном периоде истории. А обычный областной краеведческий музей должен рассказать и про мамонтов, и про пришествие варягов. Из-за того, что он должен рассказать весь исторический нарратив, он очень примитивизируется. К тому же, и экспонаты, которыми располагают краеведческие музеи вне столиц, достаточно бедные – так и получается детский рассказ обо всей истории, летопись, много раз переписанная и с большими лакунами.

Многие российские музеи остались на уровне мышления переписчиков летописей, они еще не начали выполнять какие-либо аналитические процедуры со своим материалом. Они толком не пытаются понять, как были устроены политические структуры российских государств. И в этом проблема.

РЖ: Делают ли это «новые музеи», не отягощенные прошлым наследием?

Д.К.: Да, есть музеи, от которых можно было бы ожидать, что они будут абсолютно новыми, скажут новое слово, будут делать что-то совсем другое. Но и там оказывается, что на них иногда действуют те же дискурсивные ограничения.

Тут можно привести три ярких примера: музей центра Сахарова, в котором есть все-таки довольно обширная постоянная экспозиция, музей истории ГУЛАГа в Москве и музей “Пермь-36”.

Что мы там видим? В экспозиции Сахаровского музея создатели использовали принцип прожектора (спасибо Геннадию Бордюгову за этот образ), который смотрит в прошлое и выкраивает отдельные картинки, ретроспективные рассказы о том, как выглядит история. Рассказ в Сахаровском музее вынуждено ограничен. Они используют несколько «световых пятен», показывая комичность советской мифологии. То есть эта часть экспозиции специально пытается показать, где нужно было бы расставить кавычки в нормальном большом историческом музее. Вторая часть экспозиции – история Сахарова и история диссидентства, и очень коротко – история ГУЛАГа. Сахаровский музей уже 15 лет живет с этой экспозицией, с одной историей, и, наверное, сейчас строил бы ее как-то иначе, более лаконично, но при этом более выразительно и, может быть, с большей претензией на какую-то отстраненность от темы, объективность. Но и в своем нынешнем виде сахаровская экспозиция, на мой взгляд, хорошая, полезная и самая современная из того, что есть.

А самая живописная — это, конечно, музей истории ГУЛАГа с жуткими восковыми фигурами узников и надзирателей. Понятно желание создателей показать тему политических репрессий как драматическую, важную и говорящую саму за себя. Но иногда это приводит к тому, что драматизм доходит до гротеска. Очень легко перейти грань, за которой перестаешь вести диалог со зрителем и начинаешь давить на него своими образами и материалами. В Музее истории ГУЛАГа вся экспозиция построена на образах, кажущихся авторам очень сильными, мощными. История репрессий становится не то, что страшной сказкой, а просто триллером. И это большая проблема. Я не думаю, что человек, который должен что-то понять об истории его страны, может что-то понять из триллера.

Музей “Пермь-36” в этом плане в очень большом выигрыше, потому что это совершенно потрясающее место, в котором не нужен совершенно никакой триллер. Это огромное пространство, живущее памятью людей, которые там отбывали наказание. Живое воспоминание, красноречивое само по себе. Там достаточно сохранных объектов для того, чтобы производить впечатление без дополнительных усилий. Находясь внутри настоящего барака, зритель получает информацию не только от экскурсовода, а по многим каналам. Ему не обязательно считывать весь сигнал фильма ужаса, хотя стилистически он там тоже присутствует. Но все равно это самый важный музей репрессий в России. Единственный минус, находится очень далеко.

РЖ: А какие вообще бывают нарративы в этих «музеях совести»?

Д.К.: Некоторые из них я уже описал. Летопись – когда музей пытается рассказать историю целиком. Готическая драма – страшилка, когда вас пытаются испугать набором образов, непосредственно давящих на сознание, на страх. В отдельный жанр можно выделить то, что связано с религиозной памятью, назвав этот жанр “житие-мартирий”, житие мучеников. Как правило, люди, которые этим занимаются, очень хорошо понимают в своем предмете, но очень обособлены от всего остального мира. Пытаясь говорить о репрессиях, они используют словарь, который характерен для религиозных дискурсов. У всех конфессий были серьезные сложности с советской властью, и память о ХХ веке у них часто очень драматична. Как правило, в музеях она подается через трагическую историю. Но эта история очень обособлена от всего остального мира, это история мученичества как стихийного бедствия. Эта память также очень регламентирована. Часто она передается через истории замученных праведников.

РЖ: В музее Андрея Сахарова его образ также представлен в виде мученика?

Д.К.: В Сахаровском музее авторами выбран очень элегантный выход. Они сразу ясно сказали: «мы не говорим обо всем». Это уже заявление, за которое им можно поставить памятник, редкость на нашем рынке. Они берут всего несколько тем, которые кажутся им важными. И, конечно, когда они говорят про ГУЛАГ, там появляются и трагические, драматические тона, но в очень приглушенном, интеллигентном варианте.

Но в этом музее нет стилистики религиозного мученичества, наоборот, там выбран очень живой, полудетективный, полукомический, полудраматический вариант подачи истории диссидентства. Есть плохие парни, которые преследуют диссидентов, есть хорошие парни, диссиденты, которые весело печатают на машинках. Это очень живые мемуары.

Собственно, мемуары – это еще один жанр, который мы выделили. Он встречается в местах памяти, непосредственно связанных с историей репрессии, где происходили конкретные события, участвовали конкретные люди, которые, может быть, еще живы.

Еще один жанр, который мы выделили – героический эпос. Есть темы, говоря о которых, авторы экспозиций неизбежно переходят к очень высокой концентрации пафоса и к тону, похожему на Илиаду или любой другой героический эпос. Во всех традиционных музеях России очень большую часть занимает экспозиции, посвященные Великой отечественной войне. Это объяснимо и сложно было бы ожидать, что такой жанр не возникнет. Но есть ситуации, когда он доведен до абсурда.

Предельным случаем выступает музей на Поклонной горе с его огромными диорамами. Вместо спокойной и мемориальной памяти о жертвах, мы видим там запредельный уровень героизации, который совершенно вытесняет попытку четко изложить факты, связанные с десятилетием, в которое происходила война. Трагизм событий, их безусловная важность для всей картины мира нашего человека используется авторами экспозиции для того, чтобы вытеснить очень много важных вещей. Мы говорим про наших героев, много и очень пафосно, но мы также вытесняем много фактов, не оставляем никакого места для нормального анализа. В Музее на Поклонной нет ничего ни про заградотряды, ни про 39-ый год, про 40-ой год.

РЖ: Вы сделали экспозицию, посвященную этим стилям и жанрам?

Д.К.: Да. Летом мы показывали выставку в Москве, в Мемориале, но потом отвезли ее на фестиваль Пилорама в Пермской области, который организует музей «Пермь-36». Два года она будет там. Дальше посмотрим, будет ли у нас возможность ее экспонировать и хранить в Москве. Это тоже проблема, потому что выставка получилась не плоскостная и весила 700 килограммов. Использовали большие фанерные конструкции, очень большие фотографии, – была отдельная проблема с тем, чтобы разобрать все перед отправкой в Пермь. Но вполне возможно, что выставка опять окажется в Москве. В новом здании, куда Мемориал переехал совсем недавно, мы будем делать выставки, будет и новая постоянная экспозиция, и другие проекты. Есть даже кинозал, в котором мы уже устраиваем совместные показы с Музеем кино.

РЖ: А для “Мемориала” музейная тематика – новая?

Д.К.: Музейной тематикой сотрудники Мемориала интересуются давно. Мемориал и возник как общественное движение, направленное на то, чтобы изменить ситуацию с исторической памятью. При этом, оставаясь людьми из Мемориала, тему политических репрессий мы считаем ключевой. Помимо «Зеркала памяти», наши коллеги Александр Даниель и Ирина Флиге ведут «Виртуальный музей ГУЛАГа», в Москве есть и реальный музей, которым руководит Никита Охотин.

В «Зеркале памяти» мы с Александрой Лозинской попробовали поставить, скорее, социологические вопросы: о том, как конструируется память о политических репрессиях в современном нам российском музее. Мы не брали огромное количество случаев, как это сделано в “Виртуальном музее ГУЛАГА”, – это совершенно другой проект. Может быть, не такой фундаментальный. В какой-то степени более провокационный. Но, на мой взгляд, не менее важный.

Мы использовали довольно простой ход: представив историю двадцатого века, которую исторический или краеведческий музей должен пересказать, как рассказ, как текст, – мы посмотрели, какие там существуют фигуры умолчания, как подаются те или иные сюжеты, какое они занимают место в общем повествовании. И второй шаг: мы выделили целый набор стилей или, может быть, репертуаров того, как в современном музее говорят на эту тему.

Мы внимательно просмотрели около 15 экспозиций и выделили стилистические стратегии, которые в них используются. Мы пытались показать, какие есть рассказы об истории, что в них повторяется – какие-то “мусорные” слова, кусочки грамматики. А затем эти стратегии описали как литературные жанры. Вскоре выйдет итоговый аналитический отчет, в котором подробно описано, что мы увидели и как это можно осмыслить в теоретическом ключе. А в первом приближении мы попробовали представить результаты исследования в выставке – в визуальной форме. Инсталляции делал художник Тимофей Изотов, он нашел интересное художественное решение.

РЖ: Какие еще новые проекты стартуют у “Мемориала” в связи с переездом?

Д.К.: Мы стремимся продолжать и фундаментальные исторические исследования, и накопление информации в архивной части. Наша задача – использовать знания о том, что происходило в Советском Союзе и после его распада для того, чтобы находить новые подходы к анализу современности. В ближайшее время у нас появится несколько дискуссионных клубов, связанных с темами исторической памяти.

Будет отдельная программа, посвященная «долгим девяностым». Мы будем анализировать современную российскую политическую систему в контексте истории нарушений прав человека и истории конфликтов на постсоветском пространстве. Правозащитники – очень хорошие специалисты по «уходящему настоящему». Это наблюдатели, которые всегда пытаются разобраться в том, что происходит, и у них собраны очень большие, интересные массивы информации о событиях последних 20-25 лет.

Уже начат совместный семинар с Левада-центром, который ставит проблемы современного развития российских институтов, начиная от выборов и заканчивая молодыми гражданскими организациями. Проект называется «Демократия в России», у него подробная страница на сайте Левада-центра. Этот семинар мы точно будем продолжать до весны, а возможно и далее.

Еще один новый проект, который мы недавно запустили, Мониторинг исторической политики, на сайте Уроки истории. Ежедневно обновляемые материалы показывают, как в повседневной политической риторике те или иные исторические темы приобретают совершенно абсурдное звучание.

Беседовала Валентина Быкова

Оригинальная публикация

Дополнительные материалы: