Трагедии XX века в истории моей семьи / Антон Протасов

Моя прабабушка по линии матери была арестована в годы Великой Отечественной войны за вредительство. Ее «вредительство» заключалось в том, что она накормила голодных детей. Конечно, я понимаю, что в условиях всеобщего голода и войны жесткие меры необходимы, но между понятиями «жесткие» и «жестокие» огромная разница. Жестокие законы порождают насилие, насилие порождает страх, а страх, в свою очередь, разрушает личность, превращая ее в послушное, безропотное существо.

Моя семья в период раскулачивания и сплошной коллективизации

В течение всего девятнадцатого столетия в хлебородный Алтайский край переселялись крестьяне из центральных областей России. В европейской части страны ощущался недостаток в землях, и Сибирь с ее ценными плодородными землями была объектом целенаправленной переселенческой политики царского правительства. Одной из многих семей, которые хотели попытать счастье на плодородных землях Алтая, была и семья моего прапрадеда по отцовской линии Макара Гавриловича Буянкина. Как можно узнать из материалов Центра хранения архивного фонда Алтайского края (ЦХАФ АК), он переехал в Сибирь в 1897 году из Пензенской губернии со своими осиротевшими сестрами и женой Марией. Они выбрали для жительства село Бешенцево, которое сегодня относится к Первомайскому району Алтайского края.

Если судить по данным переписи 1917 года, Макар обзавелся крепким хозяйством. У него было 5 лошадей, 5 коров, 13 овец, 4 свиньи. Также было 13 десятин под пашней, из них 5 он арендовал, потому что на семью полагался один душевой надел в 8 десятин. Дело в том, что надел выделялся только на мужчин, а Макар был единственным мужчиной в семье. Кроме того, у него имелся сельскохозяйственный инвентарь: плуг однолемешной, четыре железные бороны, жнейка-самосброска, веялка и три телеги на деревянном ходу. Наём рабочей силы отсутствовал.

Я попытаюсь выяснить, можно ли считать хозяйство моего прапрадеда кулацким? 21 мая 1929 года Совет Народных комиссаров издал Постановление «О признаках кулацких хозяйств…», где впервые законодательно определены некоторые критерии определения термина «кулак»:

1. Систематически применяется наемный труд;
2. Наличие мельницы, маслобойни, крупорушки, просушки… применение механического двигателя;
3. Сдача в наём сложных сельскохозяйственных машин с механическими двигателями;
4. Сдача в наём помещений;
5. Занятие торговлей, ростовщичеством, посредничеством, наличие нетрудовых доходов (к примеру, служители культа).

Таким образом, кулак – это зажиточный крестьянин, эксплуатирующий наемный труд, наиболее обеспеченная категория крестьян, крестьяне – работодатели, крестьяне, занятые в сфере перепродажи готового сельскохозяйственного товара.

Как вы видите, мой прапрадед не подходил ни под один пункт постановления. Он не был кулаком, скорее всего он был крестьянином-середняком. В Интернете я нашел такое определение крестьянина-середняка: «Середняк – это такой крестьянин, который не эксплуатирует чужого труда, не живет чужим трудом, не пользуется ни в какой мере никоим образом плодами чужого труда, а работает сам, живет собственным трудом…» Из этого определения мы видим, что Макар Гаврилович был середняком.

В конце 20-х годов прошлого столетия установившийся порядок жизни в СССР прервал кризис хлебозаготовок. В январе 1928 года бюро Сибкрайкома ВКП (б) приняло постановление «О мероприятиях по выполнению плана хлебозаготовок в крае», в котором ставилась новая задача – отправить в центральные районы 60 миллионов пудов хлеба; для этого направлялись коммунисты из городских организаций в округа и районы.

При этом рекомендовалось применять жёсткие меры, вплоть до репрессий, в отношении кулаков и спекулянтов, которые, как отмечалось в директиве, вздувают цены на хлеб, отрицательно влияют на середняков, занявших выживательную позицию. А раз так, то надо провести удар по кулаку, это образумит и середняка.

Для того чтобы привести в действие все административно-карательные рычаги с целью заготовить необходимое количество хлеба, без каких-либо уступок его производителям, Сталин выехал в Сибирь. Он посетил Барнаул, Рубцовск и Семипалатинск, о чем рассказывают фотографии из архива Алтайского краевого краеведческого музея. Сталин потребовал применения чрезвычайных мер – привлечения кулаков, отказывающихся продавать хлеб по государственным ценам, к судебной ответственности по 107-ой статье УК РСФСР.

Постепенно нагнеталась обстановка через средства массовой информации. Это можно проследить на примере заголовков газеты «Красный Алтай». Так, например, 24 января 1928 года было всего две статьи на интересующую нас тему («Кулаки, придерживая хлеб, нарушают нормальный обмен товарами» и др.), 26 января заголовков было три: «Необходим дальнейший нажим», «Арест злостных перекупщиков хлеба», «Вредители хлеба». 27 января статей о процессе раскулачивания и коллективизации было уже шесть («Кулацкие песни», «О чем думает кулак» и др.). А вот во время пребывания Сталина на алтайской земле, 28 января 1928 года, газета «Красный Алтай» вышла с одиннадцатью статьями о кулаках: «Как кулак Новокрещенов продавал заразного барана», «Крупные спекулянты хлебом», «Спекулянты под судом», «107 статьей по кулакам», «Сильнее ударим по волчьим аппетитам кулака», «Дурную траву с поля вон» и другие.

Повсеместно были проведены открытые судебные процессы над кулаками, «злостными саботажниками хлебозаготовок и спекулянтами». За первый квартал 1928 года в Сибири привлекли к судебной ответственности по статье 107 УК РСФСР около тысячи «кулаков и спекулянтов» с конфискацией 700 тысяч пудов хлеба, 76 мельниц, 68 амбаров и т. п.

Изучив документы ЦХАФ АК, я пришел к выводу, что на селе велась активная работа по линии раскулачивания. Например, помогал коммунистам комсомол Алтая. За время хлебозаготовок 1927–28 гг. ячейки Рубцовской окружной организации ВЛКСМ провели более 300 вечеров, собраний, множество индивидуальных бесед с несоюзной молодежью и «заготовили» 140 тысяч пудов зерна. Комсомольцы организовывали «красные обозы» с хлебом, первыми сдавали излишки зерна, агитировали крестьян за выполнение плана хлебозаготовок. Среди комсомольцев, мобилизованных на хлебозаготовки Локтевским райкомом ВЛКСМ, был и В. Г. Клочков, известный позднее политрук Панфиловской дивизии.

А из протокола № 9 заседания школьно-воспитательной секции 7-ой советской школы об организации летней работы школьников я узнал, что учащиеся этой школы поставили пьесу «Кулак», в которой рассказывалось о том вреде, который наносят кулаки деревне.

Я думаю, что в таких статьях и стенгазетах отразилась поставленная задача ликвидации кулачества, когда всеми возможными способами и средствами нужно было провести сплошную коллективизацию, не считаясь ни с законами, ни с интересами собственного народа.

Комсомольцев и молодежь, активно участвовавших в выполнении производственных планов, хлебоуборки, хлебосдачи, всячески поощряли. Например, товарищ Анастасия Алексеевна Сковородкина была награждена почетной грамотой и костюмом, а товарищ Георгий Ульянов – почетной грамотой, патефоном и часами. Где брали все эти «подарки»? Разумеется у «врагов народа» – «кулаков и спекулянтов».

Вместо приведения в действие экономических рычагов, постепенного реформирования сельского хозяйства на базе разнообразных форм кооперации решено было моментально ускорить процесс коллективизации.

Еще совсем недавно, в декабре 1927 года, Сталин подчеркивал, что объединение мелких крестьянских хозяйств в крупные на основе общественной, коллективной обработки земли «надо производить не в порядке нажима, а в порядке показа и убеждения». Теперь же он утверждал, что о мирном врастании кулака в социализм могут мечтать только правые оппортунисты.

5 января 1930 года было принято постановление ЦК ВКП «О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству», а ОГПУ в феврале издает приказ «О ликвидации кулачества как класса». В преамбуле приказа говорилось, что с целью организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулаков мероприятиям советской власти по социалистической реконструкции сельского хозяйства, кулаку, особенно его наиболее богатой активной контрреволюционной части, должен быть нанесен сокрушительный удар. Все, по кому предполагалось нанести этот удар, разделялись на две категории. К первой относился «контрреволюционный актив», который подлежал немедленной ликвидации (расстрел или концлагерь с конфискацией имущества), ко второй – наиболее богатые кулаки и их семейства (они выселялись в отдаленные северные районы).

2 февраля вышел приказ ОГПУ №44/21, по которому мероприятия по ликвидации кулачества как класса планировалось проводить по двум основным линиям:

1. Немедленная ликвидация контрреволюционного кулацкого актива.
2. Массовое выселение наиболее богатых кулаков и конфискация их имуще­ства.

Мой прапрадед, Макар Гаврилович Буянкин, являлся середняком. Но и он подвергся раскулачиванию. По воспоминаниям моих родственников и старейших жителей села я смог воссоздать картину его раскулачивания.

Вот что вспоминает Надежда Александровна Казанцева:

Мой дед, Макар Гаврилович, в период коллективизации был раскулачен, это происходило в 1931 году. Раскулачивал Иван Герасимович Сорочкин, руководитель тогдашней партячейки. Интересный факт: после раскулачивания Макара Иван Герасимович (тот, кто раскулачивал) жил в его доме, потом в нем проживала Марья Ивановна Денисова – дочь И. Г. Сорочкина.

Такие случаи были не единичны. Можно сделать вывод, что люди, ответственные за проведение раскулачивания в населенных пунктах, использовали власть в личных корыстных целях, как это получилось с домом моего прапрадеда.

Кстати, в настоящий момент этот дом принадлежит сыну Марьи Ивановны Денисовой, который живет где-то в Барнауле. В 90-е годы дочери М. Г. Буянкина, Евдокии Макаровне, предлагали подать в суд, чтобы вернуть этот дом, но она отказалась от этого.

Н.А. Казанцева также мне рассказывала, что Макара и нескольких других жителей села после раскулачивания забрали и увезли туда, где сейчас находится леспромхоз (это рядом с селом Боровиха, относящегося сегодня к Первомайскому района Алтайского края). Их повели на расстрел, но, к счастью, не посчитали. Там он встретил своего друга охранника, который незаметно увел его.

Ночью Макар бежал в лес, который находится недалеко от села Бешенцево и там поставил сначала шалаш, а потом и землянку. Немного позже, года через два, когда его перестали искать, ему удалось построить небольшой дом рядом с селом Боровиха и туда забрать жену Марию и двух дочерей, которые потом переехали обратно, в село Бешенцево. Здесь они и вышли замуж. А Макар после смерти жены перебрался в Барнаул (столица Алтайского края). Там он и умер в 1952 году.

Интересно то, что в ЦХАФ АК нет материалов по раскулачиванию Макара Гавриловича Буянкина, хотя все опрошенные мною старожилы и родственники в один голос твердят, что он был раскулачен. У меня есть такое предположение, что, возможно, конфискация имущества происходила на уровне Бешенцевского сельского совета и сведения не были переданы в вышестоящие органы. Как я выяснил, опрашивая старожилов, кроме моего прапрадеда в селе Бешенцево были раскулачены И. С. Дворников, О. А. Пущин, Б. Г. Протасов и Г. Казанцев.

Форсированная, принудительная коллективизация нанесла большой урон стране и ее экономике. Была уничтожена прослойка наиболее трудолюбивых, предприимчивых селян, основы и опоры деревни. «Ликвидация кулачества как класса» на практике осуществлялась с грубейшими нарушениями и необоснованной жестокостью, о чем свидетельствует печальная история с домом моего прапрадеда.

Моя семья в период сталинских репрессий в годы Великой Отечественной войны

Другая моя родственница, как и Макар Гаврилович Буянкин, попала под репрессии, но уже не во время сплошной коллективизации и раскулачивания, а в годы Великой Отечественной войны. Это моя прабабушка по линии матери – Анна Васильевна Князева. Благодаря воспоминаниям членов моей семьи, я смог установить важные моменты в ее жизни.

Она родилась 20 мая 1924 года в селе Князи, рядом с городом Копейском Челябинской области. Ее отец был путеобходчиком, а мать работала на маслозаводе. В начале Великой Отечественной войны отец устроил ее в Копейской городской больнице санитаркой. Приходилось таскать раненных. Василий, испугавшись, что его дочь заберут на фронт, тайно поменял в ее паспорте год рождения с 1924 на 1926. Как я выяснил, затем мою прабабушку устроили в ФЗУ (фабрично-заводское училище). В это время был голод. Анна, как старшая в своей группе, по карточкам получала хлеб.

Многие, боясь, что их отправят на фронт, убегали из училища. В один такой момент Анна Васильевна пришла в группу с только что полученным хлебом, а оттуда сбежало несколько человек. Недолго думая, вечером она отдала этот хлеб детям родственницы, у которой временно жила. А дети с хлебом, несмотря на предостережения, выбежали на улицу и похвастались перед другими ребятишками. Соседка, увидевшая эту картину, написала донос в органы. В тот же день, вечером, приехала машина с уполномоченными и они арестовали Анну. Мою прабабушку осудили, дали 15 лет и направили на исправительно-трудовые работы в лагерь на реке Колыма, недалеко от Магадана.

По воспоминаниям моей бабушки, Татьяны Ивановны Ждановой (дочери А. В. Князевой), я смог определить примерный маршрут этапа Анны Васильевны из Челябинска в лагерь. Сначала заключенных везли по материку, останавливаясь только в тюрьмах. Условия в вагонах были жуткие, кормили очень плохо. Многие умирали прямо в вагоне. Хоронить по всем правилам, не было времени, поэтому трупы сбрасывали в общую яму и засыпали землей. После парохода и тюрем – корабль. Всех заключенных везли в одном большом трюме. Была сильная качка, их не выпускали на палубу подышать свежим воздухом. Плыли долго, кормили еще хуже, чем в тюрьме. Моей прабабушке очень повезло. Так как она была самой юной из всех, то один матрос втайне выводил ее на палубу, укладывал в лодку, накрывал одеялом и тем самым облегчал тяжелый путь.

Заключенных привезли в Магадан. Татьяна Ивановна точно не помнит, в какой лагерь определили ее маму. Но так как в свидетельстве о рождении ее брата Анатолия Жданова (сына А. В. Князевой, родившегося на Колыме) указано место его рождения – село Ягодное Магаданской области, мы точно узнаем, в каком месте А.В. Князева отбывала срок.

В Интернете я нашел карту колымских лагерей и лагерных управлений. Село Ягодное Магаданской области относится к категории «основные управления и лагеря».

Варлам Шаламов в одном из своих рассказов писал, что «село Ягодное – это Центральное северное управление лагерей». Татьяна Ивановна так описала лагерь, в котором Анна Васильевна отбывала наказание:

Мама рассказывала, что после того, как их доставили в Магадан, начали всех “сортировать” – кого куда отправить. Маму определили в женский лагерь, который находился на севере, на левом берегу реки Колыма. Кругом был непролазный лес и много-много сопок. Рядом с ними был и мужской лагерь…

Если, руководствуясь этим описанием, посмотреть на карту колымских лагерей, то легко определить место заключения – исправительно-трудовой лагерь Эльген. Он действительно находился на левом берегу реки Колымы, рядом с мужским лагерем. Это название одного из крупнейших в прошлом женских исправительно-трудовых лагерей Колымы. Образован он в 1934 году в тресте «Дальнестрой».

Историк колымских лагерей Иван Паникаров пишет: «“Эльген” в переводе с якутского языка – “озеро овальной формы”, а Евгения Гинзбург в “Крутом маршруте” переводит это слово как “мертвый”». Сначала лагерь обживали и обустраивали мужчины-заключенные. Потом мужской лагерь был ликвидирован, а сюда начали привозить женщин, которые на протяжении 20 лет являлись основной рабочей силой. В отдельные годы число женщин- заключенных доходило до 5 тысяч человек. Их труд использовался на животноводческих фермах и сельскохозяйственных угодьях совхоза «Эльген», а также на тяжелых физических работах, таких как, лесоповал, сенокос, добыча извести.

Вот как описывает лагерь Эльген Е. С. Гинзбург в своей книге «Крутой маршрут»:

Густой слоистый туман стоял над Эльгеном, когда наши машины въехали на его главную магистраль, где разместилось низкое деревянное здание управления совхоза. Был час обеденного перерыва, и мимо нас по направле­нию к лагерю шли длинные вереницы “работяг”, окруженных конвоирами. Белые дубленые полушубки конвоиров мелькали как светлые блики на сплош­ном сером фоне. Все работяги, как по команде, поворачивали головы в сто­рону нашего обоза. И мы тоже, стряхивая с себя этапное оцепенение, на­пряженно вглядывались в лица своих новых товарищей.

– Говорили, что в Эльгене одни женщины. Но вот эти … Как ты думаешь, не мужчины ли это?

– Гм … Похоже … Впрочем …

Сначала мы подшучиваем друг над другом. Вот дожили: мужчин от жен­щин отличить не умеем … Ой баба! Ой нет! Как Чичиков о Плюшкине … Но чем пристальнее всматриваемся в проходящие шеренги работяг, тем больше становится не до шуток. Да, они бесполы, эти роботы в ватных брюках, тряпичных чунях, в нахлобученных на глаза малахаях, с лицами кир­пичными, в черных подпалинах мороза, закутанными почти до глаз какими-то отрепьями.

Это открытие сражает нас. На многих, вроде давно и окончательно высо­хших глазах – снова слезы. Вот что ждет нас здесь. В этом Эльгене мы, уже потерявшие профессию, партийность, гражданство, семью, потеряем еще и пол. Завтра мы вольемся в призрачный марш этих странных существ, что проходят сейчас мимо наших машин, хрустя окаменелым снегом. <…>
Вот она – зона. Колючая проволока, симметричные вышки, скрипучие во­рота, алчно разинувшие зев навстречу нам. Ряды приземистых, крытых рва­ным толем бараков. Длинная дощатая общая уборная, поросшая торосами окаменелых нечистот. <…>

И приходит мало-помалу чувство нестерпимой безоружности и обнаженности, какое охватило всех в этом ледяном этапе, в тисках ослепительной доисторической тайги.

Для выращивания овощей в Эльгене имелись земельные участки, крытая теплица и двенадцать открытых парников, в которых тепло поддерживалось за счет тления навоза. Здесь была также небольшая кирпичная фабрика, где заключенные женщины изготовляли по тысяче кирпичей в день. Эта работа делалась очень примитивным образом, без всякой механизации, даже без тягловой силы.

В летнее время Анна Васильевна Князева занималась тем, что мыла золото. Специально доставленные в лагерь мужчины закладывали взрывчатку в углубления сопок и взрывали породу. Татьяна Ивановна отмечает, что ответственные за проведение взрыва не заботились об элементарных мерах безопасности: вместе с породой взлетали на воздух не предупрежденные заключенные. Она даже описывает такой случай: во время очередных «взрывов» по халатности взрывников за один раз погибло более 30 человек.

Норма, которую должен собрать заключенный, в день составляла 3 грамма золота. Такую массу драгоценного металла каждый рабочий день нужно было сдавать в «казну» лагеря, но никто не запрещал работать больше.

Иногда были светлые ночи, как день, и Анна с другими женщинами лазила по скалам. Там, где с гор текли ручьи, в выемках породы скапливались переливающиеся блестки – драгоценное золото. Сначала они их, стоя под напором холодной воды, доставали их из ямок языком и, когда накопится небольшое количество блесток, сплевывали пластинки золота в специальные маленькие коробочки.

Дочь Анны Васильевны отмечает, что тем людям, которые находили большие самородки драгоценного метала, сокращали срок пребывания в лагере – это было своеобразным стимулом для работы.

В Эльгене женщины жили в больших бараках, очень похожих на скотные дворы, в которых стояли трехъярусные кровати, хотя кроватями-то это назвать трудно… Весной, во время паводка, река Колыма выходила из берегов и затапливала часть лагеря. Арестанткам приходилось выбираться из бараков по пояс в ледяной, обжигающей воде; многие от переохлаждения умирали.

Общество заключенных исправительно-трудового лагеря Эльген было самым разнообразным: были и ранее «сидевшие» с 30-х политические, а были женщины без каких-либо моральных принципов – в общем, всяких хватало. Анна специально поближе держалась к дневальной барака – женщине, отвечающей за порядок и дисциплину. Вот что рассказывает ее дочь Татьяна Ивановна Жданова: «Дневальная барака очень сильно привязалась к маме, просто души в ней не чаяла. <…> Даже после того, как мать вышла из лагеря, мы уже переехали в село Черемное, они продолжали переписку. Помню, как я ночью вышла на кухню, а она сидела над письмом для нее, улы­балась и в то же время плакала. Мама часто отправляла для нее по­сылки с сушеной пластиками картошкой, зеленью, кореньями».

В лагере господствовала антисанитария: буйствовал тиф, был и сифилис, мучили паразиты. Татьяна Ивановна, со слов матери, описывает такой случай: «бывало так, что снимешь платок с заболевшей женщины, много дней пролежавшей с сильной температурой, а там вся голова покрыта коростами. Начинаешь отскабливать их, промывать теплой водой, а под ними море вшей».

Зимы в тех местах очень холодные, иногда доходило до минус 60. Анна распускала на нитки старые одеяла, которые им выдавали для того, чтобы укрываться холодными ночами, и вязала из них носки и варежки. Постельное белье умерших от тифа женщин заставляли сжигать. Но заключенные простыни и наволочки предавали огню, а ценные шерстяные одеяла тайно, ночью опускали в Колыму на несколько недель. После того, как вся зараза вымерзнет, они шли на теплые вещи арестанткам.

Очень часто были перебои с продовольствием: людям просто нечего было есть. Прабабушка вместе со своими подругами по несчастью по ночам, тайно, чтобы не заметила охрана, воровала мертвечину лесных животных (лосей, оленей) из мисок сторожевых собак. Татьяна Ивановна подтвердила, что иногда сторожевые собаки питались лучше заключенных.

К весне начинались авитаминоз, цинга. Тогда во дворе ставили большую бочку и в ней кипятили ветки хвойных деревьев. Потом эту жижу пили всем лагерем.

Несмотря на все трудности и лишения, Анна оставалось красивой девушкой. В то время для многих женщин-заключенных единственным шансом выйти на волю досрочно было рождение ребенка.

Однажды Анну к себе в теплицу взял мужчина по фамилии Кролл. Он был не только начальником теплицы, но еще и врачом лагеря: к нему постоянно обращались за помощью. Анне, как и другим, очень хотелось на волю – а ведь лагерного срока ей оставалось еще шесть лет. И она пошла на этот шаг, забеременела от врача с непривычной для русского уха фамилией Кролл. Ее действительно потом освободили! Своего сына она назвала Анатолием. В 1953 году, когда ему было почти два года, их отпустили на волю.

Когда Анна Князева вернулась в село Князи, она узнала, что ее мать скончалась от горя, а отец совсем спился и продал большую часть вещей из дома.

Тогда она вместе с ребенком уехала в город Новотроицк Оренбургской области на стройку какого-то завода. Там она работала техничкой, убиралась в двух общежитиях, иногда подрабатывала в прачечной (стирала белье). На стройке Анна познакомилась с Иваном Николаевичем Ждановым, и они поженились. Иван усыновил ее сына Анатолия, дал ему свою фамилию и отчество. Таким образом, Анатолий Князев стал Анатолием Ивановичем Ждановым. Через несколько лет совместной жизни у Ивана и Анны родилась дочь – Татьяна Ивановна Жданова. И они решили переехать в село Черемное Павловского района Алтайского края.

Я считаю, что моя прабабушка, не причинившая никакого вреда стране, была жестоко репрессирована и отправлена на Колыму в лагерь Эльген. Мне стали известны лишь некоторые моменты ее жизни в лагере, но и от них мне, если честно, не по себе. Практически всю оставшуюся жизнь Анна Васильевна держала втайне ужасные события, которые произошли с ней в молодости. Только в последние она кое-что рассказала о них своей дочери, Татьяне Ивановне Ждановой.

Сейчас Анны Васильевны Князевой нет в живых, но все члены моей семьи помнят о ней.

Когда на одной научно-практической конференции я рассказывал о судьбе моей прабабушки, то член жюри сказал, что Анна Васильевна – уголовница, которая сама виновата в том, что оказалась в исправительно-трудовом лагере Эльгене. Но разве можно называть юную девушку «уголовницей» только за то, что она накормила голодных детей? Разве она заслужила за это пятнадцать лет лагеря? Я думаю, что нет.

Ответственность за такое «воровство» лежит на самом государстве, которое не смогло обеспечить население своей страны элементарным продовольствием.

Даже после того, как прабабушка возвратилась из Эльгена, она смогла приспособиться к новой послелагерной жизни. Анна Васильевна сумела воспитать двух хороших детей – моих бабушку Татьяну и дедушку Анатолия.

К сожалению, она умерла, когда мне было шесть лет. Но я до сих пор помню ее теплые руки, свежеиспеченный хлеб и очень вкусный суп с галушками… Именно прабабушка научила меня ходить и читать. Я благодарен ей за все. Только сейчас я понимаю, что лагерь научил ее ценить каждое мгновение жизни, как бы иногда тяжко не приходилось.

Моя семья, подобно миллионам других, пережила страшные годы ХХ века, которые оставили неизгладимый отпечаток на судьбе моих родственников.

Антон Протасов
г. Барнаул, Алтайский край
Научный руководитель: А. С. Рудакова