Лишь бы не было войны / Ольга Онучина

Послевоенная жизнь деревни мало чем отличалась от военных лет. В это время в колхозе были трудодни: вместо денег давали зерно. Его мололи на каменных жерновах в сарае. Даже не верится, что это происходило в середине ХХ века! Тракторов было мало, пахотная земля обрабатывалась при помощи лошадей. По-прежнему, как вспоминает Нина Васильевна, дети собирали щавель и клевер – сушили, толкли в ступке и делали из них лепешки. Весной на колхозных полях, как и в войну, собирали гнилую картошку. Также, несмотря на закон «о трёх колосках», собирали горох, овёс, рожь и пшеницу.

Герои моего исследования родились и выросли в северной глубинке, а детство их пришлось на Великую Отечественную войну. Ида Алексеевна Лис (в девичестве Мартемьянова) родилась 2 июня 1935 года в деревне Лельма Няндомского района Архангельской области. Всего в семье было шесть детей.

Отца, Алексея Филипповича Мартемьянова, Ида Алексеевна помнит плохо, так как он ушёл на фронт почти сразу после начала войны и в 1943 году и погиб под Ленинградом. Но Ида Алексеевна помнит проводы на фронт. Позднее ушел воевать и старший брат Иды Михаил. Сначала его отправили в Архангельск на полугодовые курсы по обучению военному делу, а затем – на фронт. Получилось так, что поезд, на котором везли военнослужащих, проходил через станцию Лельма, и Ида Алексеевна еще раз увидела своего брата.

Письма-треугольники… Их писали на любой бумаге, какую только можно было найти, писали чернилами, химическими и другими карандашами. Такие письма получали Мартемьяновы от сына Михаила и семья Владимира Павловича Онучина от отца и старшего брата.

В этих письмах писали самое простое: жив, здоров, служу, всё хорошо, а вы как? В некоторых, несмотря на военную цензуру, содержались сведения о том, где и в каких боях принимал участие автор. Иногда это делалось иносказательно (строчки из песни с названием города или местности). Весточку от отца семья Иды Алексеевны получила необычным способом. Когда состав проходил мимо станции, он выбросил записку, привязав её к железной кружке. Кто-то подобрал ее и передал семье.

Жила семья Иды в казенном двухэтажном доме. Из мебели были лишь полати из досок, устроенные под потолком между печью и стеной (чтобы было теплее), обычный деревянный стол и железная кровать. Матрацы и подушки для удобства набивали соломой.

Мать, Серафима Владимировна, чтобы прокормить семью, работала в Шожме на вывозке сена, уходила на работу около 5 утра, а приходила ближе к полуночи. Работа сильно изматывала, но семью надо было кормить. Хлеба на всех не хватало, ведь по карточкам выдавали всего около 200 г на человека. Ни сахара, ни других сладостей. На обед в семье было лишь немного картошки да кусочек хлеба. Трудно было купить соль, муку, спички, керосин.

22 августа 1941 года было принято постановление о введении карточек на хлеб, сахар и кондитерские изделия. Позднее были введены карточки на мясо, крупу и другие товары, но постоянно проходило снижение продовольственных норм по карточкам.

Но и карточная система централизованного снабжения нередко «недодавала» 70-80% от положенного по норме. Люди, пережившие войну, вспоминают голод, чёрный рынок и скудное снабжение, помнят это и почти все герои моей работы. Моя прабабушка зимой, чтобы прокормить семью, покупала на гончарном заводе, находившемся неподалёку, горшки, блюдца и ходила по ближним деревням, обменивала эти изделия на хлеб и муку. У старшего брата деда был фотоаппарат, за который дали три буханки хлеба. Также на хлеб обменяли и патефон.

Зимой Серафима Владимировна сторожила склады у магазина. Приходила она под утро вся замёрзшая, особенно сильно мерзли ноги, ведь морозы были лютые, а одежда плохая: новой было взять негде, вот и приходилось ставить заплатки, перешивать и перекраивать поношенные вещи. Дети были одеты ничуть не лучше: младшие донашивали вещи старших, а старшие – перешитые вещи родителей. Валенки были одни на двоих, но и те все в заплатах.

Младший брат Иды Алексеевны Евгений ходил в детсад. Вместе с сестрой Ида носила ему на обед ломоть хлеба и немного молока, но получалось так, что по пути голодные девочки отламывали небольшие кусочки от хлеба. Поэтому до садика доносили лишь половину ломтя. Воспитательница, конечно, замечала это, но ничего не говорила, ведь Женя был еще маленький – ему хватало и кусочка поменьше.

Анастасия Фёдоровна Тихомирова жила в деревне Макаров Двор Няндомского района. В школу она пошла с 10 лет (почти все ребята в то время начинали учиться с 9-10 лет) и как раз перед войной закончила 2-й класс. Учились в деревне Котовская, до которой приходилось идти пешком. Уже в первом классе дети после уроков отправлялись рвать лён, помогали родителям по хозяйству, ходили на сенокос. В 1943 году в возрасте 53 лет умерла мать, Пелагея Ефремовна, и Настя осталась с сестрой Нюрой. Третий класс пришлось заканчивать в деревне Заболотье. Анна, работавшая трактористом, запрещала ходить младшей сестре в школу, и она делала это тайно. Уйдет, как будто гулять, а сама в школу. Из школы – к подруге. Там сделает уроки, оставит тетради и домой.

В деревне Макаровской был детский дом, и Насте казалось, что и одеты детдомовские были лучше, чем дети из семей, и в эти голодные годы лучше бы там жить, и даже просилась в детдом. Но не взяли, сказали, что не полная сирота – сестра есть.

Уже с малых лет Насте приходилось самой заботиться о пропитании. Возила навоз, рвала лён, а вечером в колхозе выдавали по 200 г зерна на трудодни. Из него можно было сварить кашу. Также собирали и различную траву: кислицу, клевер, щавель – их сушили, потом толкли в ступке и пекли лепешки. Моя бабушка, Вера Николаевна Онучина (в девичестве Курочкина), из поселка Норменга Коношского района, тоже вспоминает, как пекли пироги из клевера. Собирали головки клевера, сушили, а потом ели как конфеты. Весной, как только сходил снег, дети собирали гнилую и мороженую картошку на колхозном поле – из неё в основном делали лепешки. Несмотря на все запреты (в 1932 году появился закон о борьбе с хищением колхозной собственности, прозванный в народе «законом о трёх колосках» – за сбор даже нескольких колосьев предусматривалось наказание от 10 лет), люди всё равно подбирали оставшиеся колоски на колхозном поле.

Матери очень тяжело работали. Мама Нины Васильевны Громцевой – Александра Яковлевна работала в рыболовецкой артели бригадиром; там были одни женщины, ведь почти все мужчины ушли на войну. Дети к концу рабочего дня заходили в камыши и ждали, когда пройдет лодка с уловом, и матери выбросят им по несколько рыб. Потом они и с другими ребятишками делились, чтобы те их «не заложили».

Дом своего детства все женщины описывают почти одинаково. Убранство его было очень бедным: стол, скамьи вокруг стен, большой сундук; чтобы было удобнее спать, к скамьям добавляли доски, клали их на табуреты, в некоторых домах были железные кровати. Ни простыней, ни пододеяльников не было, одеяла – домотканые, их набивали ватой, купленной в магазине; матрацы набивали соломой.

Большие проблемы в войну были с одеждой и обувью. В деревне обходились обычно изделиями местных мастеров, которые катали валенки. Но валенки с калошами были всё равно роскошью – одни на троих, вспоминает Нина Васильевна. Когда наступала осень – шили сапоги из овчинных шкур, но они были очень тонкие, поэтому на зиму не годились.

На маленькой железнодорожной станции

В мае 1945 года война кончилась. Домой возвращались демобилизованные. В Лельму вернулись лишь трое. Василий Иванович (отец Нины Васильевны) пришел с войны осенью 1945 года рано утром. Все очень обрадовались, он обнял родственников, посадил Нину на одно колено, двоюродную сестру – на другое и попросил спеть частушки: ему не верилось, что, наконец, война закончилась, и он вернулся домой.

В 1947 году на станции Лельма разместилась воинская часть. Солдаты начали строить магазин, водокачку, казармы. Жить стало немного легче: Ида начала помогать по хозяйству Клавдии Ивановне – жене одного из офицеров. В месяц девушке платили 10 рублей, которые она отдавала маме на хлеб – ведь буханка на рынке в то время стоила уже около 100 рублей. Весь день Ида была в этой семье, а на ночь всегда уходила домой. Обязанностей было много: еду приготовить, с детьми погулять, в доме убрать, сходить на склад за продуктами, которые выписывали в штабе. Выносить тяжелые корзины со склада помогали солдаты. Хозяйка – Клавдия Ивановна – почти всё время сидела дома. Офицеры, как говорит Ида Алексеевна, зарабатывали неплохо. Работая в этой семье, девушка впервые узнала, что такое пододеяльник и наволочка. Вообще, все мои свидетели вспоминают, что никаких постельных принадлежностей, кроме матрацев, набитых соломой или изредка ватой, и домотканых одеял, долгое время у них не было. Летом Ида отправлялась в лес за ягодами и грибами, которые потом продавала у поездов. Вырученные деньги отдавала матери.

Одеть, как и в войну, было нечего. Она рассказывает, как мама сшила ей платье из белого мешка и покрасила его потом луковичной шелухой. По меркам послевоенного времени, говорит Ида Алексеевна, получилось очень красиво. Мой дед Владимир Павлович вспоминает, как сразу после войны в Норменгу пришел состав с вещами из Германии. Эти вещи, порой уже изрядно поношенные, выдавали семьям погибших на фронте солдат. Такие вещи получила и семья Владимира Павловича.

Таким вещам радовались – носить было нечего. Его сестра Надежда, примерив заштопанное платье, сказала: «Я – царица». Смотришь на фотографии первых послевоенных лет и видишь, что все девушки носили примерно одинаковые платья. Стараясь их как-то украсить, нашивали пуговицы и бусинки (иногда сделанные из крупы), делали цветочки и бантики из материи другого цвета. Теплые же вещи вообще почти не отличались: валенки или полусапожки, темные пальто с воротом и шерстяные платки, сшитые своими руками. Но у многих и такой одежды не было, поэтому девушки, собираясь на танцы или просто фотографируясь, одалживали одежду у своих подруг. Просмотрев фотографии, я заметила, что девушки и верхнюю одежду носили почти одинаковую: фуфайки, платки, валенки или сапоги, иногда резиновые.

21 мая 1953 года Ида Алексеевна вышла замуж за Михаила Владимировича Лиса, он в то время был военнослужащим. На праздничном столе было немного бражки, консервы и картошка. Такой скудный праздничный стол был у большинства советских пар послевоенного времени. Но также было и у Нины Васильевны, которая вышла замуж уже в 1962 году. А у Веры Николаевны и Владимира Павловича праздничный стол удалось собрать только через полгода после регистрации брака, так как ни денег, ни продуктов не было.

В деревне

Послевоенная жизнь деревни мало чем отличалась от военных лет. В это время в колхозе были трудодни: вместо денег давали зерно. Его мололи на каменных жерновах в сарае. Даже не верится, что это происходило в середине ХХ века! Тракторов было мало, пахотная земля обрабатывалась при помощи лошадей. По-прежнему, как вспоминает Нина Васильевна, дети собирали щавель и клевер – сушили, толкли в ступке и делали из них лепёшки. Весной на колхозных полях, как и в войну, собирали гнилую картошку. Также, несмотря на закон «о трёх колосках», собирали горох, овёс, рожь и пшеницу.

В 1950 году Василий Иванович, отец Нины Васильевны, после обучения в Ленинграде, устроился редактором в районную газету «Лесной рабочий». Но, пожив немного в Няндоме, семья вернулась обратно в деревню. По словам Нины Васильевны, жить там было лучше, так как у каждого деревенского жителя имелось свое хозяйство. Но детей баловать было нечем, разве что леденцами и карамельками-подушечками.

Уже с 12 лет она вместе с подругой возила колхозное молоко на Игринский молокозавод. Бочки с молоком были очень тяжёлые (примерно 40 кг), но поблажек никто не давал: приходилось носить по 10-15 бочек в день. Дети же помладше помогали взрослым боронить. Молока в семье было немного (большую его часть сдавали), но из оставшегося делали простоквашу, творог, сметану, из сливок – масло, которое сдавали в качестве налога.

Люди в деревне зависели от местных властей, работали там, куда пошлют. Например, Анастасию Фёдоровну в 1949 году сельсовет отправил вместе с одногодками в лес на Талмозеро, а весной – на сплав в Канакшу. Работа была очень тяжелой, и девчонки однажды сбежали, но пришлось вернуться.

Когда сезон сплава закончился, Анастасия Федоровна решила уйти из деревни в город, в Няндому. К счастью у неё был документ, о котором мечтали многие ее деревенские подруги – паспорт. Ведь у колхозников по закону 1932 года не было паспортов. Деревенская молодежь могла получить его только при выезде на учебу. Но сначала требовалось добыть справку из сельсовета для предъявления в паспортный стол, находившийся в Няндоме. Анастасии Федоровне повезло, работница сельсовета пожалела сироту и справку выписала. Пешком она отправилась в Няндому, обратно тоже добиралась своим ходом. Из-за ошибки в справке пришлось сходить дважды, но паспорт был получен. И, когда в колхозе стало совсем тяжело, девушка решила уйти в Няндому, к сестре, которая жила в районе Уксусного завода. И очень вовремя: на следующий день председатель собирался отправить ее на работы в лес.

Только в 1953 году начали выдавать бессрочные паспорта тем, кто старше сорока, на десять лет – тем, кому было от двадцати до сорока, и на пять лет – тем, кому было от шестнадцати до двадцати. А были ещё паспорта на полгода – для колхозников, завербовавшихся на работу. Срок кончился – изволь сдать паспорт и живи как раньше.

В мае 1950 года Анастасия Фёдоровна устроилась на Уксусный завод пилить дрова, которыми топили котлы. А затем девушку отправили в Архангельск на 3 месяца учиться на кочегара, и после этого в течение 5 лет она работала в котельной.

Жизнь улучшалась медленно. Так, Нина Васильевна Громцева вспоминает, что после окончания школы в 1956 году работала дояркой, затем нянечкой в детском саду, заведующей клубом. Первой купленной ею вещью была плюшевая жакетка. Ее Нина приобрела в 1958 году. Чтобы купить такую жакетку, необходимо было сдать 300 яиц; также каждый день сдавали молоко, раз в месяц – масло, сбивали его специальной деревянной мутовкой.

Молодые люди, не обремененные семьей и хозяйством, стремились вырваться из деревни. Нина Васильевна в 1960 году тоже уехала из колхоза, несмотря на протест отца, на станцию Шестиозерье к своей тете, но, так как паспорта у неё не было, устроиться официально она никуда не смогла. Ее пожалела заведующая пекарней и взяла на работу без оформления. Получала девушка примерно 80 рублей, но все эти деньги у нее забирала тётка. Нине Васильевне было обидно, ведь на эти деньги можно было купить себе хоть какие-нибудь вещи. Вскоре ей всё равно пришлось вернуться в колхоз, так как ее уже стали искать. Девушку пожалел приятель отца, ведь многие сверстники к тому времени уже получили паспорта и уехали учиться, одна Нина осталась в деревне, и выдал справку о том, что она в колхозе не работает. По этой справке девушка и получила паспорт, причем не на год и не на два, как обычно, а сразу на десять лет. После этого она сразу уехала в Шестиозерье.

За лучшей жизнью

В 1940-х–50-х годах на производстве не хватало рабочих рук, поэтому по стране специально разъезжали люди, которые вербовали рабочих. Но многие и сами уезжали в большие города, надеясь на лучшую жизнь.

Когда брат Михаила Лиса, живший в Москве, предложил молодой семье поработать на стройке, они решили отправиться в столицу. В Москве, как говорит Ида Алексеевна, строили много и быстро. Рабочие съезжались со всех концов страны, в основном молодежь. Жили они в бараке. В их комнате не было ни окон, ни дверей, только железная печка, которую Иде Алексеевне выдали на стройке. В Москве семья Лисов рассчитывать могла только на эту комнату в бараке, так как нуждающихся было очень много.

Зарабатывали они 200-300 рублей (дореформенных), поэтому в столовой приходилось брать одну порцию на двоих. Однажды повариха это заметила и пожалела молодую пару, постаралась положить побольше. По фотографиям можно заметить, что даже в 1950-х годах они были одеты плохо. Ида Александровна сфотографирована в платье, которое ей подарила хозяйка еще до замужества, а муж ее на многих фотографиях в гимнастерке и галифе, хотя уже давно демобилизовался.
На производстве Михаил получил травму, и его положили в больницу. Частичная потеря трудоспособности главы семьи заставила их вернуться на станцию Лельма.

Проза жизни

Я обратила внимание на большое число многодетных семей – пять-шесть детей не только до войны, но и после. Количество детей не планировали как сейчас, средства контрацепции не были широко распространены, как и санитарное просвещение.

Как рассказывают Нина Васильевна и Ида Алексеевна, в деревне женщины часто делали подпольные аборты, вызывали преждевременные роды и закапывали только что родившихся детей. Бывало и так, что сами молодые матери умирали. На мой взгляд, государство вообще не волновал вопрос морали или забота о женском здоровье. Стоял вопрос лишь о возмещении людских потерь во время войны, о необходимости восполнить население, и это стремились сделать любым путём. А что было сделано для улучшения жизни людей после рождения детей? Все мои собеседницы говорят, что уже через несколько недель выходили на работу, оставляя детей на бабушек или отдавая грудничков в ясли.

Когда я задавала вопросы о снабжении продовольствием, товарами ширпотреба, все обычно говорили, что уже в 1960-е и 70-е годы в магазине всё было. Но при разговоре выяснялось, что из Москвы, Ленинграда, Архангельска и других больших городов привозили баранки, сушки, конфеты, сыр, колбасу, одежду для детей… Из этого можно сделать вывод, что люди жили скромно, ведь они привыкли к лишениям войны, к голоду, к отсутствию одежды… Многие, как семья Лисов, отказывали себе во всём, но детей старались одеть получше; купить детские вещички можно было только в больших городах, а у нас в глубинке любой пустяк был в дефиците. Советский человек довольствовался малым. «Лишь бы не было войны!» – говорили мои собеседники, для них это было главное.

В 1950-е годы в квартирах советских людей стали появляться телевизоры, а в более отдаленные места телевидение пришло гораздо позже. В семье моего деда это случилось примерно в 1967 году, но в назначенную дату телевизор ничего не показывал, – объяснили это тем, что не успели поставить телевизионную вышку. Через несколько дней в кабинете у начальника Владимир Павлович увидел изображение на экране телевизора, совещание на этом прервали, а дед позвонил домой и сообщил о начале телевещания. Вера Николаевна, бросив все дела, села смотреть телевизор. Показывал он плохо – «снежил», то есть по всему экрану как будто летели снежинки. Чтобы улучшить изображение, ставили самодельные антенны.

* * *

За время работы над этим исследованием в моих руках побывало много фотографий. Рассматривать их – очень интересное занятие. На пожелтевших карточках отражается такая уже далекая для нашего поколения эпоха.

Я обратила внимание, что многие фото подписаны. Возможно, благодаря этому люди старались сохранить память друг о друге. Молодёжь 1940-х –1950-х годов из деревень и сёл (как и герои моего исследования) старалась уехать в город, не видя никаких перспектив в деревенской жизни. Близким и родным людям приходилось расставаться, порой на долгое время, а современных видов коммуникации ещё не было. Именно поэтому люди и подписывали фотографии на память, надеясь, что «настанет счастливое время» и они обязательно встретятся вновь. 

Ольга Онучина

г. Няндома Архангельской области

Научный руководитель: Г. Н. Сошнева