«Я счастье собираю по крупицам»: По страницам жизни послевоенного поколения
школа № 3, г. Няндома, Архангельская область
Научный руководитель Галина Николаевна Сошнева
«Я счастье собираю по крупицам…» Так мы решили назвать свою исследовательскую работу. Автор этих строк, Антонина Тимофеевна Укконен, тоже принадлежит к поколению детей военного-послевоенного времени. Название выбирали долго, но всё же остановились на этом. Человеческая жизнь складывается постепенно, из отдельных событий и обстоятельств, на нее влияет множество людей. И в какое бы время мы не жили, всегда надеемся на счастье, ждем его. У каждого человека свое детство, своя юность и молодость, в которой ему приходится сделать выбор профессии и вступить во взрослую жизнь. Дети 40-х не исключение, но им приходилось труднее, чем нам сегодняшним. И они, действительно, счастье свое «собирали по крупицам».
В деревне
Наши собеседники – люди, родившиеся перед войной или после ее окончания. Так или иначе, в их взрослой жизни отразились последствия Великой Отечественной. Например, Нина Тимофеевна Сошнева (в дев. Королева), 1940 г. р., появилась на свет в деревне Шишково на Смоленщине. Отец, Тимофей Федорович Королев, 1910 г. р., портной (вероятно, самоучка), работал в колхозе. Мама родом из Белоруссии, со станции Темный лес. У нее в Белоруссии осталась большая семья. «Дядя Яша, тетя Нина, дядя Павел, дядя Николай, тетя Маруся – 6 детей было у бабушки», – рассказывала Нина Тимофеевна. Ее семья перед войной тоже была многодетной. «Пятеро, все девочки и еще шестая, Зина умерла. Тоня, 1931 г. р., Валя, 1934, Галя, 1937, я, 1940, Зоя, 1942. Отец в 1941 ушел на фронт и погиб в 1944 году. После войны мать с дочерьми решила переехать в родные места на станцию Темный Лес. «В Темном Лесу всё-таки родственники, бабушкин дом. Там жили и две мамины сестры, а братья уже к тому времени не жили с бабушкой. Мы приехали в 1947 году, в этом же году и пошла я в школу», – вспоминала Н. Т. Сошнева
Поселились они сначала у бабушки. В Шишково продали свой дом, «а у Володьки Новикова купили. Он, с одной ногой, три дома построил, – продолжала она. – А вот мы же привели из Шишково корову, а корова у нас заболела, и пришлось ее зарезать. И потом купили козу вместо коровы, денег не было на новую корову». Да и с козой приключилось несчастье. Ее привязали к колу, чтобы не убежала, а паслась поблизости. Но коза «задавилась», обмотавшись веревкой. И осталась семья совсем ни с чем.
Как и все на селе, Королевы сажали огород: картошку, морковку, огурцы и помидоры, клубнику. Девочки часто ходили в лес. Малину, землянику, чернику собирали, носили к поезду на станцию и продавали, а на вырученные деньги покупали манку, из которой мама варила кашу. Из картошки драники пекли. Для их приготовления необходимо натереть картошку на терке. В эту картофельную массу ничего более не добавляли за неимением. Просто отстаивали, сливали жидкость, и, смазав сковороду кусочком сала (если имелось), жарили. Нина Тимофеевна говорила, что в голодные времена эти блины пекли даже из полусгнившей картошки или подмороженной, которую удавалось найти на огороде по весне. Она часто вспоминает это, когда сейчас печет драники на масле и подает со сметаной.
Все деревенские жители говорят о наличии хозяйства, без него трудно бы приходилось.
«Были свиньи, корова, теленок, овечки, кролята, гуси, куры. Надо все травинки было скормить скотине. Мы бегали на кукурузные поля, кукурузу полешь, картошку полешь. Всю травку, бурьян, всё собирали. А топили кизяки – коровы пасутся, навозные лепешки засыхают, их складывали и в амбарах хранили.
Уже в 5 лет ребенок считался почти взрослый. И печку топили, и животных кормили, и воду таскали – всё делали», – рассказывала Татьяна Ефимовна Пащенко о своем послевоенном детстве.
В колхозах не хватало после войны рабочих рук, поэтому детей, как и раньше, привлекали к разным работам. Галина Харитоновна Попова (в дев. Титова), 1936 г. р., вспоминала следующее:
«Я помню, что когда наступили первые тяжелые послевоенные годы, и мне вот только исполнилось 9 лет, я уже запрягала к тому времени лошадь. Никто не мог этого сделать, потому что лошадь кусалась, я даже помню, что мужики еще носили веточки за ухом, чтобы она их не кусала. А вот меня она совсем не кусала, а даже наоборот, слушалась. И лошадь эту звали Скорая помощь (смеется). Я возила воду на сырзавод. На сырзаводе директор, был из Прибалтики, жена его была фельдшер. Вот этот директор и скажет: “Фруза (мать Г. Х. Титовой), ты сегодня отправь нам хорошие (т. е. чистые) бочки, я вам туда пихну сырковой массы, сыворотку”. Вот, можно сказать, этот человек нас и спас от голода». Галина Харитоновна также рассказывала: «Водичку навожу, потом в цеху, там мыли посуду. Какую работу давали – такую и выполняли. Директор давал сыра, молока, еще чего-нибудь». Когда она повзрослела, председатель совхоза доверял подсчитывать трудодни. «Я считала эти палочки-трудодни. Денег не давали, на эти трудодни давали пшеницы или ячменя».
Евгений Степанович Куликов, 1937 г. р., во время войны проживал с семьей в деревне Серегово Железнодорожного района Республики Коми. В его семье в отдельной рамке хранится фотография, на которой изображены его счастливые родители как раз накануне войны. В 1939 году отец ушел на Финскую войну, только в 1945 году вернулся домой. Одно из первых ярких воспоминаний детства Евгения Степановича – это возвращение отца. В качестве гостинца он привез американскую тушенку, которая показалась сыну невероятно вкусной.
Как рассказывает Евгений Степанович, он начал работать еще в детстве, во время войны: «Где-то в 1944 году нас маленьких стали звать работать в колхозы, – говорил он. – Работал я погонщиком. Были такие молотилки, работали чаще всего в гумнах на лошадях, а лошади – как скелеты, кушать-то им нечего. Не хватало урожая, не хватало сена, не хватало ничего. Одни женщины просто не могли работать, поэтому с раннего возраста мы уже работали…»
Утро в деревне начиналось затемно. Женщины доили коров и коз, гнали их на выпас. Потом работы в поле или на ферме, а до этого предстояло истопить печку и приготовить еду на день. Все тяготы легли на их плечи. Мужчины на фронте, а в деревне старики да подростки.
Его детская память сохранила и воспоминания о натуральных налогах: «Власти забирали молоко, мясо, яйца – забирали в качестве налогов, порядком и на военные нужды. Не поспоришь и ничего не сделаешь, я ведь еще маленький был и не совсем понимал, очень злился». У семьи имелся огород, «примерно 14–17 соток, на одной половине высаживали капусту, морковку и прочее, на другой картошку. Семена бабушка сама растила».
В деревне сохранялись патриархальные порядки, когда главным в семье считался старший мужчина – дед.
«Я что помню, так это то, что в кухне, в переднем правом углу, находилась молельня, соответственно иконы там были, лампадка и немножко поодаль обеденный стол со скамьями, там же рядом дедова кровать, а справа печь, – вспоминает Евгений Степанович. – Дети спали на печи или на полатях (такой лежанке, которая находилась у русской печки). Стол был большой, очень длинный. Когда обед, во главе стола сидел дед у самовара. А мы все сидели по возрасту, так я был почти чуть ли не в конце. Запомнилось то, что дед мог протянуться через весь стол и деревянной ложкой ударить меня по лбу за плохое поведение, за то, что шалил за столом. Мы должны были понимать, что крошки нужно беречь – это он нам говорил часто».
Эльвина Владимировна Князева, 1947 г. р., хотя и родилась гораздо позже, рассказывая о большом хозяйстве семьи, также упомянула о необходимости обязательной уплаты продовольственного (натурального) налога:
«Если у кого-то имелась только одна корова, то тот человек не мог прокормить ни себя, ни свою семью. Государству необходимо было сдавать молоко, сколько-то яиц и т. д. После сдачи налога мы одним молоком и питались, да огородом своим. Картошка, морковка, свекла, капуста – всё росло. Ходили в лес. Уже в три года ходили за ягодами и грибами. Запасали. В магазинах-то ничего не было».
Кроме налогов существовал еще и госзаём в «добровольно-принудительном» порядке. К займу денег у населения через продажу облигаций (с последующей выплатой по ним) государство прибегало еще в годы индустриализации. Наши собеседники упоминают послевоенные годы, когда средства нужны были для восстановления народного хозяйства, а денег в многодетных семьях да при потере кормильца катастрофически не хватало. Поэтому в семье Королевых, когда кто-то из детей кричал: «Дядька с портфелем идет!», Галя, средняя из пятерых сестер, сразу садилась на швейную машину, так как тот начинал увещевать, дескать, нет денег – машинку продайте. А Галя, самая бойкая, ни за что бы не отдала. Ножная машинка, доставшаяся от отца-портного, помогала выживать. Мать обшивала девчонок – трусики, платьица, да и соседкам не отказывала. И в послевоенные 40-е–50-е деревня жила не богато, обходились своим почти натуральным хозяйством. «Денег не было, трудодни, а на эти трудодни дадут зерна. У нас своя мельница была (жернова). Крутили зерно», – говорила Татьяна Ефимовна Пащенко. Когда появлялась возможность, резали скот на мясо. «Зарезали поросенка или теленка и мясо складывали в бочки, солили, – продолжала она свой рассказ. – И по весне, и по зиме зарежут – и в кадушки, и оно там лежит. Потом, когда печет солнышко, его вывешивают на солнышко, оно еще подсохнет, провялится. Сало в ящиках деревянных хранили. Раньше еще коробки были, в которых спички привозили. Вот в этих коробках фанерных и хранили».
Деньги на необходимые вещи у деревенских жителей появлялись от продажи продуктов. Как вспоминала Татьяна Ефимовна, «возили в город яйца и молоко, всё это продавали. Мама вставала в три часа, пешком за 25 км снесет в город и продаст». Положенную норму вырабатывали всей семьей, помогая маме: «Когда мы еще маленькие были, сеяли коноплю и лен. Потом шили рубахи, одежду, одеяла. Вязали кружева, полотенца. Из семян подсолнуха делали “олию” [растительное масло]. В селе жил мужик, у которого имелся станок, и все к нему ходили. А жмых использовали для скотины».
Описывая деревенское жилье, Татьяна Ефимовна говорит, что дом был хороший: «На две комнаты разделен. В большой комнате деревянный пол. В другой печка-“грубка”, плита с кружками, пол из глины. Солому, кизяки, глину месили и делали этот пол, а потом разводили глину и каждую субботу печку и полы подмазываешь. Делали такую уборку. Даже дома делали из глины». Как мы поняли, такие земляные полы были обычным явлением.
Наши собеседники, родившиеся даже в конце 40-х, отмечают, что семьи не обходились без обширного подсобного хозяйства и в 1950-х: огороды, коровы, козы.
Как рассказывает Ольга Михайловна Смирнова, выросшая в поселке Вычегодском: «Первое время в поселке было мало магазинов, а точнее, наверное, был один. Помню, за сахаром стояли всё время в очереди. Вот как продают сахар кусковой, и мы стояли вместе с взрослыми обязательно. Если ты уйдешь, а очередь подойдет и тебя нет, на тебя никто не даст. Уходили ненадолго домой отдохнуть или чего-нибудь попить, а обратно возвращались обязательно. И как чувствовали, что уже близко, то родители бежали за нами бегом со словами: “давай быстрее, быстрее, там очередь подходит!”»
Долгое время после войны сохранялись проблемы с продовольствием. Не хватало таких продуктов, как сахар, масло и даже хлеб.
Эльвина Владимировна Князева родилась в большой деревне Дороватка в Вологодской области. В деревне имелась двухэтажная школа, медпункт, магазин, своя пекарня, также колхозная контора. «Учились в школе там до четвертого класса. Я еще помню, что когда я еще маленькая была, в деревне не было света. Мы сидели с настольными керосиновыми лампами». Даже в 1954–1955 годах она еще уроки делала при таких лампах. «Свет подключили позже, в 60-ые. Свет давался на определенное время, до 10 часов вечер, а затем на ночь выключали его».
Как и все наши деревенские респонденты, Эльвина Владимировна вспоминает, как они еще с детства помогали по хозяйству:
«Нас заставляли сразу, маленькие еще мы были, потому что в деревне были у всех овцы, коровы, телята. Вот у мамы всегда была корова, теленок, овцы, поросенок, еще куры. Мы пасли овец. Корову учились доить, но у меня ничего не получалось. Еще я помню, что сидела часто в няньках. Было мне тогда примерно 7 лет [1954 год]. Мама уходила на работу, а я нянчила Вову. Нянчились тогда с младшими все дети, матерям нужно было работать. Они могли не работать только “один месяц до родов и один месяц после родов”».
Любимым деревенским развлечением во второй половине 1950-х было кино. Киномеханик приезжал из другой деревни с аппаратурой, собиралась вся деревня. «Фильмы показывали в клубе. Сценка небольшая, на стене экран, за сценой небольшая кинобудка, в которой находился киномеханик. Ходило народу много, тогда ведь даже радио не у всех имелось. Платили то ли 3, то ли 5 копеек, не больше», – рассказывала Э. В. Князева.
В деревенской школе
О послевоенной школе нам много рассказал Евгений Степанович Куликов, который вырос в учительской семье, да и сам стал учителем. Детство его прошло на Севере в большом доме с родителями, бабушкой и дедушкой. В 1945 году, когда война закончилась, его отца направили в город Горький (сейчас Нижний Новгород) преподавать в Военно-артиллерийском училище. Семья переехала вместе с ним, и маленький Женя пошел в 1 класс 22-й мужской школы.
Лишь через год, когда вышел приказ Сталина о «демобилизации педагогов», отец вернулся к работе учителя.
«Отца назначили директором обычной сельской школы в Яренске [поселок в Архангельской области] и выделили директорскую квартиру прямо в школе, там мы и жили, – продолжал Е. С. Куликов. – Школа двухэтажная деревянная, бывшее здание земской школы, печное отопление. Требовалось дрова колоть, когда мы приехали, дрова не были готовы, холодно. Сами заготавливали дрова, пилили, сами кололи, носили – всё сами делали мальчишки. Во главе с отцом берем топоры и идем в лес, а потом на школьных лошадях возили дрова. (У школы имелись две лошади). Никто не жаловался, все работали. Делали это преимущественно старшеклассники».
Из его рассказа мы поняли, что со школьным питанием было сложно, например, в яренской школе (примерно 1948–1949 годы) им обеспечивали только сирот, чьи родители погибли во время войны. «Сделали во втором здании что-то вроде кухни, отец где-то раздобыл крупу местного происхождения (скорее всего, выпросил у председателя колхоза), для этих ребятишек варили кашку жиденькую, типа супа».
Лишних денег в семье не имелось. «На трудодни давали по 100 г зерна, и то зачастую некачественного, – говорила Нина Тимофеевна Сошнева. – Да и на трудодни зарабатывала практически только мама одна. А пенсия по потере кормильца составляла 172 рубля на пятерых до реформы». На эти деньги покупали какую-нибудь обувь для старших. Мама шила всё на вырост, чтобы подольше хватало. Сразу после войны выдавали какую-то одежду, предположительно, вывозимую из-за границы. Нина Тимофеевна рассказывала, что портфель купили только в 7 классе. Старшие девочки уже работали, а они с Зоей за лето копили деньги – кору драли, металлолом собирали, ягоды. И купили им с Зоей портфели. Когда мы поинтересовались, откуда металлолом, Нина Тимофеевна объяснила, что это тот металл, который остался в лесах после войны.
Ольга Михайловна Смирнова, 1949 г. р., родившаяся уже после войны и проживающая в небольшом городе, получила возможность закончить школу около дома. Строили ее заключенные, жившие в бараках неподалеку. Именно заключенные строили и Больничный городок в поселке Вычегодский, и школы, и другие объекты. Нам удалось узнать, что и кирпич для строительства изготавливался неподалеку, на станции Низовка, заключенными женского лагеря.
На месте строительства были насыпаны кучи песка, и маленькая Оля вместе с другими детьми ходила туда поиграть. Рядом, под присмотром солдат с собаками, и работали заключенные.
«А мы, малышня, всё равно здесь копошились, – вспоминала Ольга Михайловна. – Это было где-то в 1952–1953 году. И вот я помню, что меня один мужчина (у него была такая же маленькая дочка, как я) всё время брал на руки. Берет и несет меня до дому. Помню, что через несколько дней он подарил мне носовой платок, с узором, вышитым иголкой. Он сам вышил этот платок, и он хранился у меня очень долго. А еще он подарил мне сделанную из проволоки детскую кроватку для куклы, и даже сетка в ней была сплетена».
О первом дне в школе она говорит с особым чувством, как будто это случилось вчера:
«Помню, первого сентября я шла с букетом цветов, только не знаю, откуда у нас были они. На мне был белый фартук из тонкого батиста, мама с бабушкой сшили мне платье из коричневой такой ткани. Очень красивое. Бабушка была у нас рукодельница, и мама тоже. Первого сентября запомнила то, что была красивая учительница и много ребят. Мы все сидели по три человека на парту. Девочки с мальчиками учились вместе».
А еще Ольга Михайловна поведала нам рецепт особых чернил. «Писали мы чернилами, а их надо было еще развести». Так вот, «специальный чернильный порошок нужно было развести в бутылке, и чтобы он хорошо писал, добавляли туда еще песочку сахарного, чтобы гуще стала жидкость, и еще, чтобы чернила блестели. Когда добавишь туда песочку, то появляется блеск. Нальешь это в чернильницу и сидишь, пишешь, каждую букву выводишь». Пузырек с чернилами носили в школу, поместив в специальный мешочек.
Эльвине Владимировне Князевой приходилось учиться и жить вдали от дома, за 15 км, в деревне Кожухово Вологодской области. Уходили в воскресенье вечером пешком, а зимой даже на лыжах, чтобы быстрее, и жили там неделю в интернате. Там находились дети из всех деревень. С собой носили хлеб или пироги.
Школы, конечно, воспитывали детей как атеистов, но жизнь деревенских жителей была связана с церковью. Например, Нина Тимофеевна Сошнева рассказывала, что жители из Темного леса ходили на Пасху в церковь. Туда обычно направлялась и ее сестра Галя, хотя боялась, что в школе узнают. Но ходили по традиции. Носили куличи, яйца, окорок – в общем, всё, что копили месяцами, чтобы освятить. В домах были иконы, но, как говорит Э. В. Князева, помещали их так, что они были незаметны.
Из школьного класса – в рабочий класс
По-разному складывалась жизнь военного поколения после школы. Не всем удавалось получить среднее образование. Очень многие сразу трудоустраивались. Старшие сестры Нины Тимофеевны Сошневой тоже так поступили. Валя после сельхозшколы устроилась официанткой в столовой на станции Темный Лес. Тоня, завербовавшись, уехала на Урал. Галю дядя Яша устроил на фабрику в городе. Из колхоза отпускали или на учебу, или по вербовке.
В 1932 году советская власть ввела паспортную систему, но паспорта выдавали только горожанам. Селяне при этом прикреплялись к своему месту жительства и покинуть деревню не могли, так как не имели удостоверения личности, а без него устроиться в городе и получить работу не представлялось возможным. Даже смерть Сталина и приход к власти Хрущева мало что изменили. Согласно положению от 21 октября 1953 года селяне продолжали жить без паспортов.
Одним из способов вырваться из колхоза оставалась вербовка на какие-либо тяжелые работы в отдаленных районах. Но, правда, паспорт выдавался только на срок договора, который работники всячески пытались продлить. Одним из самых надежных способов оставалась служба в армии, так как завершив ее и получив паспорт, молодой человек часто не возвращался в свое село. А детям такую возможность давало поступление в ФЗО и техникумы.
Татьяна Ефимовна Пащенко тоже отмечала, что многие после 7-го класса разъехались, чтобы не остаться в колхозе. Желая получить паспорт, она решила пойти в 8 класс в городе. А получив его, оставила школу и пошла работать на кирпичный завод в 17 лет. Как она говорит, работа на заводе считалась престижной. «Родителям надо было помогать по дому. Сестры замуж повыходили. Семьи появились».
Работать деревенской девушке приходилось физически, так как специального профессионального образования она не получила. Она перекладывала формованный кирпич «на вагонки» (вероятно, специальные вагонетки) на колесиках. Затем кирпичи помещали в большую круглую печь. Выдавали работницам только рукавицы, остальное всё свое. Работать приходилось в жарком и пыльном цехе, поэтому после работы все отправлялись в душевые, где мылись хозяйственным мылом. Восемь лет она отработала на этом заводе, но после замужества ей пришлось уехать на Север, где работал ее муж. Это был строящийся военный городок Каргополь-2 в Архангельской области.
«Я ревела полгода, – вспоминала Татьяна Ефимовна. – Поросят и огорода нет, жили в общежитии. Через полгода сдали новый дом, и мы поселились на четвертом этаже. Это был 1965 год». В городке она устроилась на котельную. Муж ее тоже окончил 7 классов, работал и шофером, и сварщиком, получив эти специальности в армии. Мы спросили, не жалела ли она, что уехали, Татьяна Ефимовна сказала, что через полгода дали отпуск, и она поехала в родные края. «Я сравнила и перестала думать о возвращении. Люди были веселые такие, простые очень. В городке двери практически никто не запирал. Закрыл и ушел. Соседи приходили проведывать, когда маленький болел или когда на работе были». То есть нравы почти как в деревне, да и численность населения небольшая. Даже с семью классами легко можно было устроиться на работу, как почти везде в Советском Союзе в то время. Да и «работа не больно тяжелая», по словам Т. Е. Пащенко, а «в колхозах на полях приходилось жариться целый день». Но «дети появились, огород и хозяйство завели. Поросят держали. Денег не хватало. Поэтому и заводили хозяйство».
Галина Харитоновна Попова воспользовалась тем же способом, что и Татьяна Ефимовна:
«Было время, что из колхоза не отпускали никого уезжать. Только если на учебу. Так вот, бывший директор 7-летней школы, Иван Васильевич, когда его направили работать в совхоз, нас и отпустил в Смоленск, чтобы мы поступали учиться. Моя одноклассница Катя Ермолаева закончила строительный техникум. Я поехала в 1952 году и поступила на смоленский льнокомбинат, закончила там курсы ажурниц. Наша готовая продукция – салфетки, скатерти – шла на экспорт».
Трудовая деятельность Галины Харитоновны продолжилась в Няндоме, потому что в начале 60-х она вышла замуж. «Помню, что была в очень хорошеньких туфельках, когда приехала в Няндому. Пожалела, что их надела. Идет дождь, сильный такой, а я в туфельках. Идем на квартиру, которую снял мой муж (оказалось обычная хорошенькая квартирка с неплохими условиями). Вижу много мужчин. Очень много собак. И одна машина легковая». Действительность оказалась не очень романтичной: Няндома была в то время сплошь деревянной, без общественного транспорта и хороших дорог.
Специального образования у нее не было; в поисках работы она пришла на железнодорожную станцию, где ее и приняли учеником. А потом, как говорит Галина Харитоновна, «выявились организаторские способности, и при помощи знакомых» она нашла новую работу в железнодорожном городском профтехучилище, где проработала 10 лет.
Рядом с современным магазином «Лидер» располагался корпус общежития № 2. Здесь Галина Харитоновна работала воспитателем и библиотекарем в 1960-х годах, а затем комендантом общежития. «Общежитие наше постоянно занимало по области первые и вторые места по своим условиям. Белье частенько меняла, белоснежное было. Если у нас кто и болел, то были специальные комнаты – изоляторы. У нас был идеальный порядок, – рассказывала Галина Харитоновна. – Раньше ведь было так: подъем, зарядка, обед, построение, подготовка к занятиям, звоночек как в школе. В 7 часов вечера уже все сидят смирно и тихо в своих комнатах, сама видела, когда проверяла. Все учили уроки. Про нас даже в Архангельске рассказывали, какое у нас было аккуратное общежитие». Такая характеристика общежития ГПТУ нас несколько удивила, но первоначально ФЗО (а ПТУ – преемники системы ФЗО, школ фабрично-заводского обучения) носили военизированный характер. Какие-то отголоски той системы еще сохранялись в 1960-х. В столовую, на занятия ученики тоже ходили организовано и одевались в специальную форму, что было весьма привлекательно для многодетных и неполных семей. Ребенка обеспечивали одеждой, обувью, бесплатным трехразовым питанием.
После 1975 года Галина Харитоновна, можно сказать, сделала карьеру в профсоюзе:
«Я же была такой общественницей! В отделе рабочего снабжения меня начали агитировать в партию вступать, так как руководитель должен быть партийным человеком. Вступила в партию в 1975 году. Потом меня начали агитировать на профсоюзную работу, я согласилась. Пятнадцать лет работала председателем профкома. Сыграл роль и материальный фактор».
Как мы поняли, карьеру люди в те годы могли сделать и не имея высшего образования, занимаясь общественной работой и вступив в КПСС (Коммунистическую партию Советского Союза). Это отмечали люди, с которыми мы беседовали.
На студенческой скамье
Дети военного поколения, особенно из сельской местности, старались пораньше начать трудовую деятельность. Как говорил Евгений Степанович Куликов, «тогда приоритетнее было уходить после 7 класса и учиться в техникумах. Стипендию платили студентам, плюс они раньше начинали зарабатывать деньги». Сам же он решил продолжить обучение.
Евгений Степанович в 1955 году после 10 класса поступил в военное училище в городе Череповце. В те годы, по его словам, необходима была лишь «хорошая физическая подготовка, а такие экзамены как русский язык и литература мало кого волновали». Но эта стезя оказалось не для него, и Евгений вернулся в Яренск. Затем служил в армии, в ГДР (Германской Демократической Республике), дослуживал в Украине.
После демобилизации судьба его решилась неожиданно.
«Приехал я, и в это время начались перемены в школах, кадров не хватало. Призвали меня в военкомат, отметиться, а мне военком и говорит: “Слушай, ты иди-ка в школу, там физрука не хватает”. Ну и устроился я учителем физкультуры. Это был уже 1960 год. Не было ни мячей, ни канатов, ни матов – ничего. Послевоенное время. Я проработал так год, а потом решил, что нужно поступать».
Поступал Е. С Куликов в пединститут г. Архангельска на факультет физического воспитания и спорта (1960–1964 гг.). «Учился я очно, общежития нам не выделили вовсе, жил на квартире с ребятами с моего курса вчетвером. Спали по два человека на кровати. Питались всухомятку. Стипендия была 30 рублей. Можно было прожить, тратя в день по 1 рублю. Пачка пельменей местного производства, помню, стоила 47 копеек. Рядом с институтом находилась столовая, и все студенты питались там. А потом же еще Никита Хрущев ввел бесплатный хлеб в столовых и целый год мы этим хлебом наедались. Факультеты были переполнены, а мест в общежитии не хватало (первокурсникам его вообще не предоставляли). В группе из 12 человек военнослужащих было 5–6». Дело в том, что военнослужащие получили в эти годы преимущества при поступлении в вузы.
«Летом многие студенты не отдыхали, – говорит Е. С. Куликов, – нужно было зарабатывать. Я в каникулы работал шофером в школе, возил дрова». Да и в учебное время «частенько ходили на заработки – на мясокомбинат, например, туши таскали, заработаем немного совсем денег. Могли вместо денег дать палку колбасы и тогда в институте с ребятами праздник был, когда делили ее на всех. Бывало, еще вагоны разгружали, картошку носили и прочие мешки, ну а это осенью. Я даже не помню, сколько и платили. Если жить на 1 рубль в день, то стипендии вполне хватит, хотя не всем захочется каждый день кушать пельмени.
Первые два года я солдатскую одежду донашивал, ходил в гимнастерке и галифе с сапогами. А потом после первого или второго курса в каникулы я ездил в Сыктывкар к тете в гости. Там они купили мне костюм за 66 рублей. Хватило мне его до окончания института.
Распределили меня очень интересным образом, – продолжал Евгений Степанович. – Вызвали меня заведующий областного министерства образования РОНО и ректор университета и сказали мне в лоб: “Слушай, Евгений, мы тебе тут место нашли – Няндому надо выручить, поедешь директором”. Согласился, уломали короче меня с комсомольской позиции: “Ты комсомолец, ты обязан”. В комсомол вступил в 1964 году в институте, просто совесть заставляла, обязанность такая была тогда. Не вступишь в комсомол, и будут на тебя все пальцем тыкать. Я в Няндому приехал беспартийным, но комсомольцем. Потом уже, в Няндоме, начали агитацию, чтобы я вступил в партию».
Нина Тимофеевна Сошнева поступила в 1955 году в железнодорожный техникум в городе Орше. Тетя Полина, супруга дяди Яши по маминой линии, очень помогла устроиться в техникум. Не хотели брать, вероятно, поздно уже было, но тетя сказала, что девочка сирота, папа погиб, в семье пятеро детей. И ее взяли. Дядя Яша служил военным прокурором и жил в Витебске, Нина ездила к ним, когда находилась на практике.
Жили они по тем временам хорошо, по сравнению с деревней. «У нас было всего две железных кровати, – рассказала Нина Тимофеевна, – матрасы, набитые соломой, даже в 1950-х. Жили в общежитии по пять человек. В техникуме платили стипендию, но всё зависело от оценок. Ее хватало на мелкие расходы, потому что всё равно какие-то вещи покупала мама. Пальто, помню, мне купили такое голубое. Румынки бордовые, я даже зимой их носила. Румынки – это такие полусапожки, сшитые из кожи коричнево-красного цвета. Они были очень теплые, но короткие». По 5 рублей к тому времени присылала старшая сестра Тоня. А позже Нина посылала деньги и вещи младшей сестричке Зое.
Почти каждую неделю Нина приезжала домой, благо студентам железнодорожного техникума полагался бесплатный билет на поезд. «Мама в деревне жила уже хорошо во второй половине 50-х. Свинью и коровку Малютку держала. Делала сыр. В общежитие привозили с девчонками картошку, сколько могли, кусок сала, лук. А потом сами готовили по вечерам».
Стали одеваться лучше, чем после войны. Но, как говорит Нина Тимофеевна, платьев было не много. «Сарафаны двоюродной сестры Зины, еще что-то давала тетка. Платье было в клетку, не сама шила, юбка, которую сшила мама, белая блуза, черный пояс. Прически носили одинаковые, у всех почти косы, а некоторые завивку делали. Городские одевались лучше».
Осенью студентов Оршанского техникума отправляли на месяц в колхозы на сельхозработы. Там расселяли по частным домам (хатам), где спали на полу и питались с хозяевами, которым выделяли продукты из колхоза, и хозяева готовили.
Об этом же рассказывала и Эльвина Владимировна Князева, которая после 8-го класса поступила учиться в Тотемский политехнический техникум (1961–1965 гг.). Хотя на дворе уже стояли 60-е, студентов по-прежнему по осени отправляли в колхозы на уборочную, как и в последующие советские годы. «После поступления всех студентов сразу отправили на картошку. Там все перезнакомились и подружились».
Многие наши собеседники упоминают бесплатный хлеб в столовых. Эльвина Владимировна рассказывала: «Я же поступила в 1961 году в техникум, и мы (студенты-то вечно голодные) ходили в столовую в городе, где был бесплатно хлеб. Покупали стакан чаю, который стоил буквально 1 копейку, и наедались чаем и хлебом бесплатным». К сожалению, осенью 1962 года постановлением ЦК КПСС и правительства «О наведении порядка в расходовании ресурсов хлеба» бесплатный хлеб в столовых отменили.
«В столовой техникума кормили, женщины там нас жалели – продолжала Э. В. Князева, – копейки там всё стоило. Двадцати рублей стипендии хватало нам протянуть месяц. Иногда дед помогал. Он посыл мне в техникум бывало 3 рубля, бывало 5. Это были для меня большие деньги. А из дома я часто привозила картошку, иногда мама еще булочек испечет. А дедушкины деньги помогали, я, бывало, откладывала на покупку платьев. У меня было такое темно-синее платье, шерстяное, с белым воротником. А обычно то штапельные платья, то ситцевые. Это синее платье я долго носила».
Студентки часто чтобы разнообразить наряды, носили платья с различными воротничками – просто белыми, вязанными крючком.
Дети относительно самостоятельно выбирали свой путь после школы, конечно, учитывая семейные обстоятельства. Например, в детском доме, где жила Ирина Федоровна Поздеева, мало кто заканчивал 10 классов. «Человек по 5–6 в каждый год. Кто-то в техникумы поступал, в сельскохозяйственный в Вельск, в Холмогоры, в зоотехникум, девочки, помню, на птичниц, – рассказывала она. – Государство до 14–16 лет кормило, учило, а потом нужны были трудовые руки на заводах на фабриках, и отправляли учиться, а потом уже на лесопункты, на станции».
Когда мы поинтересовались, почему не все заканчивали среднюю школу, Ирина Федоровна пояснила, что это вызвано платным обучением, «не каждый мог поступить и оплатить». Как мы узнали, плата за обучение в старших классах была введена 26 октября 1940 года. Ирина Федоровна поступила в 1959-м году в Архангельское педучилище на дошкольное отделение. Ей, как воспитаннице детского дома, предоставили место в общежитии на Ленинградском проспекте и платили повышенную стипендию. Но всё равно «на еду хватало, а на покупки оставалось мало».
Ольга Михайловна Смирнова, рассказывая о выборе своей будущей профессии, упомянула, что на него повлияли события детства.
«К нам в поселок приезжала женщина, которая работала конструктором, и она привозила с собой чертежную доску и всё время чертила. И мне так нравилось, как она чертила, я могла часами сидеть и смотреть. И когда мы начали изучать черчение в 7 классе, я к тому времени точно была уверена, что я обязательно буду чертежницей».
В результате, закончив 8 классов, Ольга Михайловна поступила в Котласское педучилище на худграф (художественную графику). Она рассказывала об этом так:
«Я хотела стать чертежником, но учиться в Ленинград меня не отпустили. Мама отправила меня в Котлас, там только-только открывалось училище. Поступление было, можно сказать, лояльное, потому что это был первый набор и боялись, что если будет очень строго, то окажется недобор. Были и те, кто рисовал плохо, кто завалил математику, русский, ведь экзамены были только по двум предметам – русскому и математике, а потом уже ИЗО.
Помню, экзамен уже начался. Я села, передо мной ваза гипсовая, а я сижу и думаю, что же рисовать. Подходит преподаватель, у него глаза такие веселые и усы смешные, ну, вот он и говорит: “Не умеешь рисовать?”, я отвечаю: “Умею, не знаю только, с чего же мне начать”, а он: “Ну, ладно, подвинься, я сяду рядом”. Сел он и помог мне. Он у нас вел черчение, начертательную геометрию и рисунок. Потом, когда уже обучение закончилось, нашу группу выпускали, а он сказал: “Я же тебя помню, маленькая такая, нос курносый, сидит такая красотуля, надо чтобы училась у нас”. В итоге этот рисунок я сдала на “4” и сказала маме, что не буду чертежником. А она мне: “Будешь сдавать все экзамены”. Там было много ребят, кто написал и математику, и русский на пятерки. А у меня четверки. В группе 60 человек, из которых возьмут на худграф только 30. Я и говорю: “Меня не возьмут, не-не”. Прихожу, а я четвертая в списке поступивших».
Ольга Михайловна с воодушевлением рассказывала, как студенты ездили в соседнюю Коряжму за лимонадом. «В поселке у нас его не продавали, а там он был. Ехали на поезде до Низовки, покупали две бутылки лимонада, потом опять на автобус, на поезд и домой. Пол-литра стеклянная бутылка. А на железнодорожном вокзале собирали всю мелочь и покупали кофе с молоком и бутерброд с колбасой. Это было очень вкусно, и нравилось нам. Это было что-то!»
Заочники
Не все могли учиться очно, посвятив этому от 3 до 5 лет. Многое зависело от материального достатка и количества детей в семье. Некоторые, как Кира Ивановна Яковлева, получали образование заочно, то есть совмещали работу и учебу.
Кира Ивановна пыталась поступить в электротехникум связи в Архангельске, но не прошла по конкурсу. И в 1963 году вместе с подругой Ириной Федоровной Поздеевой она поехала в Вологду поступать в педагогический институт. «У нас была льгота для тех, у кого два года трудовой стаж. Но сдавали на общих основаниях: историю, сочинение. Конкурс составлял 4–5 человек на место. Льготы имели военные и стажисты (те, кто имел какой-то стаж работы на производстве).
Так как девушки поступили учиться заочно, они лишь 2 раза в год ездили на сессии в Вологду без видимого ущерба для своего бюджета и интересов учебного заведения, где работали, так как государство поощряло совмещение работы и обучения в вузах. Таким студентам предоставляли оплачиваемый учебный отпуск.
Вологда, как вспоминают И. Ф. Поздеева и К. И. Яковлева, тогда была меньше Архангельска, всё рядом. Когда мы поинтересовались, дорого ли обходились поездки, они отвечали, что денег хватало. Покупали местные молочные продукты, которые славились и за пределами Вологды. «В основном питались в институтской столовой. Проблемы с питанием не было. Всё было не так дорого и денег вполне хватало».
Наши собеседницы говорят, что очень многие в 60-х учились заочно, где-то около половины обучающихся уже имели стаж работы. Например, на селе не хватало учителей, поэтому «закончит ученица школу и там же преподает». Да и материальное положение было трудное, поэтому не каждый мог поступить на очное обучение. Вот и Кира Ивановна тоже работала пионервожатой в школе без специального педагогического образования. На заочном отделении вместе с ними учились молодые люди в основном с «периферии», как тогда говорили (то есть не из крупных городов).
Побывать за границей в 1960-х–1970-х годах было исключительным везением. Кира Ивановна получала путевку в райкоме комсомола, где в то время работала.
«Сначала заявку рассматривал райком (районный комитет ВЛКСМ), затем обком (областной комитет). Первый раз я ездила в 1968 году в Чехословакию по молодежной путевке с 50%-й оплатой. Тогда как раз произошла Пражская весна. Когда наша путевка закончилась и мы выезжали, советские войска были введены в Чехию, чтобы подавить ее самостоятельность. По всей дороге стояли или двигались нам навстречу танки и солдаты – не очень приятное зрелище». «Пражская весна» была общественным движением чехов и словаков, целью которой являлась демократизация общества и борьба со сталинизмом. Но ее подавили советские войска и войска других социалистических стран.
Десятилетием раньше, в 1956 году, похожая ситуация была в Венгрии. Евгений Степанович Куликов как раз в это время начал служить в ГДР. Он рассказывал нам: «Мы, толком не обученные, и нам всем сразу же показали, как стрелять. Кому винтовку дадут, кому пистолет – у всех по-разному. Сказали, что пойдем в Венгрию, но приказа артиллерийской бригаде не поступило. Мы были все в огромном напряжении. Спим в шинелях, бушлатах. Дней 7–10 в таком нервном состоянии находились. Ну, а потом всё стихло, пошла уже реальная военная служба».
В Германии Евгений получил возможность свободного передвижения по городу, так как его назначили посыльным между офицерами. «Весь Росток нужно было обежать, а город этот не маленький. Приходилось бежать по трамвайным путям чаще всего, чтобы не заблудиться. Так и знакомился с городом. Росток – типичный немецкий город, опрятный, не очень большой. Местные жители относились к нам нормально, хотя и побаивались. При виде советского солдата старались обходить его стороной. Видимо, так на них повлияли события Второй мировой», – пояснял Евгений Степанович.
Молодые специалисты на работе
Все наши респонденты, где бы они ни родились, оказались в Няндоме в 1950-х–1960-х годах. Многие по направлению от учебных заведений. Евгений Степанович Куликов, несмотря на молодость, сразу оказался на должности директора самой в те годы большой школы города.
Свой приезд он вспоминал так: «Я приехал, на вокзал вышел и не знаю, куда мне идти, куда ехать. Ну и пошел я в райисполком, председателем его была Третьякова Елизавета Филипповна. Она отдала мне ключ от кабинета директора».
Пару недель он пожил у знакомых, затем месяц в интернате, располагавшемся около школы. В нем проживали дети из отдаленных поселков. Потом ему выделили квартиру на Садовой. «В ней ничего не было, лишь печка, затем заказал машину дров, ту, которая возила дрова в школу, и начал ремонт. Сестренка на помощь приехала, помогла, обои поклеили».
На посту директора Е. С. Куликову пришлось решать одну задачу за другой. Не последней была проблема с питанием. Так как имелся интернат, «то худо-бедно была столовая. Там работала тетя Нюша, которая в гордом одиночестве должна была накормить 120 ребятишек, живших в интернате. Шожма, Бурачиха, Андреевская, Шултус, все деревни, которые были в округе, были у нас. Вот она и кормила всем тем, чем могла, в том числе и меня. Даже в расход оставляла – по-армейски, это означает оставить готовую пищу. Кашки оставляла похлебать или чайку попить, а так в столовую ходили “райповскую”. В эту столовую ходили все, пока я не сделал свою в школе. А сделал я ее на третий год».
В 1967 году Е. С. Куликова перевели в РОНО (Районный отдел народного образования). Он всячески отказывался, но его вызвали в райком КПСС и сказали, что если он хочет жить в дружбе с руководством (а он уже являлся членом партии), то нужно идти. Десять лет он там отработал.
Ирина Федоровна Поздеева тоже по распределению оказалась в Няндоме в 1961 году. Она неплохо училась и могла выбрать по собственному желанию, куда поехать. Выбрала Няндому, так как там жили родственники. Первоначально квартиру не предоставили, поэтому она два года жила на частной. Зарабатывала 45 руб. в месяц, за квартиру платила 5 руб. Но через два года квартиру всё-таки дали. «Пригласил председатель горсовета, узнал, что я из детского дома, и мне дали комнату на улице Советской. Комнатка 9 кв. м. Печку помню. Дрова надо было колоть, мне их привозили, хорошо так было. Жила неплохо, справлялась».
Работать ей предстояло в детском саду № 2. Помещение было небольшое, а в группе 20 детей. Спали вплотную друг к другу на раскладушках, а днем их складывали и убирали в кладовку. После четырех лет работы ее тоже перевели в РОНО, где зарплата была чуть больше.
Именно в Няндоме И. Ф. Поздеева познакомилась с К. И. Яковлевой, жили по соседству. В 1963 году они вместе поступили на исторический факультет.
К. И. Яковлева после института продолжала работать пионервожатой в школе до 1968 года. Потом отработала два года в райкоме, а после этого ее пригласили в Пушкинскую школу. Здесь Кира Ивановна уже стала работать учителем истории.
Нина Тимофеевна Сошнева после выпуска из железнодорожного техникума из наших респондентов отправилась дальше всех от родных мест.
«Из нашей группы я попала на Северную железную дорогу вместе с подругой Светой. Сначала мы приехали в Ярославль, в управление, и меня отправили на Няндомское отделение, в Междудворье (между Лепшей и Шалакуше) в районе Няндомы. Здесь имелась казарма, где жил бригадир, дом начальника станции, дом для путевых работников. В нем две комнаты: в одной жила стрелочница, в другой мы – дежурные».
Это было примерно в 1959 году, обустраивалась вчерашняя студентка как могла. С собой привезла чехол, который набили сухой осокой, железная кровать уже стояла в комнате. «Рядом находился ларек, в магазине ничего почти не было, хлеб привозили в железных ящиках» специальным хлебным вагоном. В магазине покупали кое-какие консервы, «молоко в деревне, там его парили хозяева в русской печке». Вода на станции была привозная, не было своей колонки. После Междудворья перевели Нину Тимофеевну на станцию Пукса, переезд запомнился ей покупкой швейной машинки.
Далеко от дома, в Архангельской области, по распределению оказалась и Эльвина Владимировна Князева. Получив специальность техника-технолога по лесозаготовкам, она должна была по направлению с места учебы отработать три года – ее направили в Шалакушский леспромхоз неподалеку от Няндомы. Дали комнатку в жилом одноэтажном доме. «Печку сама дровами топила, сама варила. Работала сначала десятником (когда вагоны грузят, надо было сосчитать каждое бревно, чтобы не пропустили)». Но через восемь месяцев, в августе 1966 года, ее пригласили на работу в райком комсомола в Няндому. Работа ей нравилась, да и зарплата была 120 рублей. К тому же это избавило ее от необходимости отрабатывать на станции в Шалакуше оставшиеся два с половиной года.
В 1967–1968 гг. она работала вместе с Кирой Ивановной в райкоме комсомола. В то время знала в городке почти всех. Няндома еще была вся деревянная.
«Когда я приехала в Няндому, была всего одна легковая машина “Победа”, на которой работала железнодорожная милиция. Еще в райисполкоме парочка грузовых машин. Жить первоначально приходилось у одной девочки, с которой я вместе работала. А потом дали место в железнодорожном общежитии на улице Ленина, рядом с вокзалом. Мы жили втроем: две девушки-медсестры, которые работали в больнице, и я».
Как мы думаем, переход на комсомольскую работу был заметным повышением статуса. Всё-таки Няндома была городом, здесь можно было ходить в клубы на танцы, в кино, да и магазинов было побольше…
В 1969 году после окончания педучилища была распределена в Шалакушскую среднюю школу Ольга Михайловна Смирнова. Она вспоминает:
«15 августа приехала в Няндому. Не знала, куда идти, стояла и плакала. Ко мне подошел милиционер и спросил, почему я плачу, взял мой чемодан и отвел меня в гостиницу. Помню встречу с Евгением Степановичем, заведующим РОНО. Я пришла, а он сидит на стуле и говорит: “Ну, давайте, заходите, заходите, учительница”. Посадил меня напротив и сказал, что есть еще учительница физики, которую тоже направили в Шалакушу, – можете, мол, ехать вместе. А потом он встал со стула, и я увидела, что он ростом под два метра, я была ему чуть ли не до живота. И сказал: “Ну что, Ольга Михайловна? Жду от тебя своего портрета”».
У Ольги Михайловны сохранились хорошие воспоминания о Шалакуше, где она 3 года проработала пионервожатой. Вернувшись в Няндому, работала в школе № 31, а в 1972 году, выйдя замуж, переехала в Мошу, деревню в Няндомском районе, где прожила 9 лет. Нагрузка в Моше оказалась маленькой, приходилось работать еще и в соседней школе, на другом берегу озера. Всего 18 часов. В это время учительница, которая вела географию и историю, собиралась на пенсию, и Смирновой предложили поступать на исторический. Она подумала: история и искусство – близкие же дисциплины. И как раз появилась информация, что можно не ездить в Архангельск, а поступать в Каргополе. Всех, кто раньше собирался поступать в Архангельск и на русский язык, и на иностранный, и на математику, собрали в автобус и повезли в Каргополь. Там сдавали экзамены. И она стала студенткой исторического факультета.
* * *
Все наши собеседники, выпускники техникумов и вузов, еще в молодости оказались в нашем городе, и начало профессиональной деятельности у них складывалось похожим образом. Хотя они прибывали к месту будущей работы по направлению, вопрос с жильем решался не сразу. Но рано или поздно они его получали. Да и военное поколение было неприхотливо, довольствовалось малым и верило, что далекое «завтра» будет гораздо лучше. Некоторых привлекала и работа в партийных и комсомольских организациях районного масштаба, тем более что это облегчало карьерный рост.
Профессиональная деятельность наших собеседников складывалась по-разному, но нам показалось, что все они счастливы и довольны выбором, который сделали. По крупицам, но они создавали свое счастье.
