Без вины виноватые

п. Волжский, Астраханская область

Научный руководитель Айсллу Самигуллаевна Бисалиева

 

Когда я была маленькой, меня всегда удивляло двойное название поселка, в котором я живу. С одной стороны, официальное название «Волжский», с другой – неофициальное, но более популярное у местных жителей, «Шамбай». Сначала мне казалось, что так и должно быть. Я не знала, что до 28 декабря 1943 года поселок официально назывался «Шамбай», и название смогло сохраниться благодаря местному населению. Став взрослее, я заинтересовалась этим вопросом. Но ответ был намного сложнее, чем казалось вначале. Названия «Шамбай» поселок лишился не просто так. Шамбай изначально был основан калмыками, которые проживали в нем до 28 декабря 1943 года – до того, как они были высланы советским государством в Сибирь.

История выселения калмыцкого народа стала меня серьезно интересовать, ведь это событие коснулось моих земляков – калмыков, живших в Шамбае в годы Великой Отечественной войны. Как оказалось, современные жители нашего поселка практически не знали о том, что происходило у нас в прошлом. Опрос среди школьников показал, что 90% из них никогда не слышали о том, что когда-то из нашего поселка насильно высылались в другие края калмыки, 2% что-то слышали от своих бабушек и дедушек, 8% узнали об этом на уроках, когда изучали историю России ХХ века (такие ответы давали учащиеся старших классов). Опрос среди взрослых показал, что 60% из них никогда об этом не слышали, 30% что-то знают по рассказам бабушек и дедушек, 10% что-то читали в газетах и журналах. Удивительно, что дети, рожденные в калмыцких семьях, также ничего не знали о том, что пережили в далеком 1943 году их предки. Возможно, это связано с тем, что поколение бабушек и дедушек оберегало своих внуков и правнуков от переживаний из-за той страшной трагедии, которую им пришлось пережить самим, поэтому они избегали разговоров о своей жизни в Сибири.

Однажды меня попросили отредактировать текст, принадлежащий человеку, которого я хорошо знала. Назывался он «Воспоминания мамы». Автора звали Мария Менкеева (в девичестве Манханова, в дальнейшем в данной исследовательской работе я буду называть ее тетя Маша Манханова), которая когда-то жила с нами по соседству. Это была добрая калмыцкая бабушка, которую любили свои и чужие внуки. Для всех она была родным человеком. Никогда не слышала от нее жалоб на жизнь, на то, что маленькая пенсия, что одолевают ее болезни. Помимо воспоминаний тети Маши Манхановой, записанных ее сиделкой, которые легли в основу моей работы, я вместе со своими одноклассниками стала собирать воспоминания других жителей нашего поселка.

 

Как жили в Шамбае до войны местные калмыки

 

Мария Сангаджи-Горяевна Менкеева (в девичестве Манханова) родилась 1 июня 1933 года в поселке Шамбай Приволжского района Калмыцкой АССР в семье, где кроме нее были старший брат и младшая сестра по имени Зурган. До войны родители работали в местном колхозе под названием «Улан-Малч», что в переводе с калмыцкого означает «Красный скотовод». Среди калмыков не было богатых или середняков. Кроме них в поселке проживали и русские. В семье тети Маши Манхановой не было особого достатка, жили скромно, в маленьком домике, который люди называли турлушкой, его стены снаружи были обмазаны глиной. Перед войной так жила каждая семья в нашем поселке. Например, по воспоминаниям Екатерины Гораевны Цобдаевой, ее семья перед войной «имела маленький дом – мазанку. Жить было тяжело, жили бедно. В доме не было никакой обстановки. В единственной жилой комнате около стены у окна стояла только железная кровать».

Положение семьи Екатерины Гораевны осложнялось и тем, что незадолго до войны умер отец, оставив семью без кормильца. Как она вспоминает: «Я жила вместе с сестрами. Не богато мы жили, и мать работала одна. Всех нас она поднимала и воспитывала». Мало чем отличалась и жизнь семьи Андрея Очир-Горяевича Нюдилова, которая до войны проживала в поселке Полынный: «До войны отец работал табунщиком. А мама в местном колхозе работала разнорабочей. Но жили мы не в доме, а в кибитке. Денег за работу родителям не платили, давали только на руки пуд проса или ржи. В конце года за хорошую работу человеку давали одну овцу или могли дать несколько овец». А тете Маше Манхановой, которой перед войной было не так много лет, приходилось помогать матери убирать хлопок на колхозных полях. Многие калмыцкие семьи в поселке Шамбай до войны жили в кочевых кибитках, как когда-то их далекие предки. Скотоводство было основным и привычным занятием калмыков, которые испокон веков кочевали. Местным колхозникам разрешалось иметь собственную скотину, но не так много: одну или две коровы и несколько овец, за которые платили немалые налоги государству в виде масла, молока и мяса. Так жили шамбайцы до начала Великой Отечественной войны.

 

Война, депортация и новая жизнь в Сибири

 

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Как вспоминает Валентина Семеновна Гулевская: «В то время местный сельский совет находился на улице 1 мая, где рядом с ним стоял деревянный столб. На нем висел большой кусок металла, и если в селе что-то происходило серьезное, то кто-нибудь бил по этому куску металла. Его звон был слышен далеко, и сбегались отовсюду люди к сельскому совету, чтобы узнать, что случилось. Когда началась война, так же били по этой железке, и люди, сбежавшись к центру поселка, узнали страшную новость. Как сейчас вспоминаю, по всему поселку стоял такой громкий крик и плач, что невольно хотелось заткнуть руками уши». Вскоре мужчины стали уходить на войну. И отец тети Маши Манхановой, и ее брат ушли воевать с немцами. Во время войны в нашем поселке остались старики, женщины и дети. На отца тети Маши Манхановой пришла похоронка и ее мать осталась одна с двумя детьми на руках. Мы выяснили, что всего калмыков с первых дней войны и до конца декабря 1943 г. было призвано 25 747 человек (19,15% от всей их численности в СССР). К концу 1943 г. многие уроженцы Калмыкии пали смертью храбрых на полях сражений, многие, в том числе отмеченные высокими наградами, – продолжали сражаться с врагом на фронте, в партизанских отрядах.

И тем более была непонятна дальнейшая политика государства по отношению к калмыкам. Операция, проведенная в конце декабря 1943 года, больше известна под названием «Улусы». 28 декабря 1943 года стояли сильные морозы, была ночь. Все жители нашего села спали; хоть и шла война, но она была довольно далеко, никто и предположить не мог, что произойдет в ту злополучную ночь.

Вспоминает Ольга Петровна Батаева, которой в тот год было 9 лет: «Запомнился день, когда в Сибирь депортировали калмыков. У нас в поселке их много проживало. Это было зимой 1943 года. На улице стоял лютый холод. С фронта вернули всех воевавших калмыков. Нам в тот день родители велели сидеть дома и никуда не выходить. Не так давно до этого с войны инвалидом вернулся отец. Один старик-калмык Мерген Антеев предложил моему отцу забрать у него телегу. Но отец отказался это сделать. А дед сказал, что ему телега больше не понадобится, как и всё остальное. Отец рассказывал нам потом, как военные увозили калмыков. В село приехали большие грузовики с брезентовым кузовом. На четыре калмыцкие семьи хватало одной машины. Всем велели взять с собой еды на 4 дня и кое-что из одежды. А затем их всех увезли. Дома была оставлена некормленая скотина, выли собаки»[1]. Как писала тетя Маша Манханова, «к их дому подъехала большая машина, вышли солдаты и сказали, чтобы собирались в дорогу дальнюю. В силу своего возраста я не понимала тогда всей трагедии моего народа. Сборы в дорогу были недолгими, как были одеты в ту зиму, так и поехали, практически без вещей»[2]. А вот что вспоминает о тех днях Цаган-Халга Очирова: «Я училась в Астрахани на учительницу, жила в общежитии с девчонками. Однажды ночью к нам пришли милиционеры. Они сказали, что всех калмыков выселяют в Сибирь. Девчонки начали плакать, и я тоже. Стала собирать свои вещи в чемодан. Собрался народ отовсюду. Меня расспросили, откуда я. Я объяснила, что я с Приволжского района из поселка Шамбай. Там жили мои отец и мать, и меня туда отвезли. Мама по-русски не знала, плачет, не знает, что взять. Всё осталось дома». В то время тетя Поля Плотицина работала санитаркой в Волжской участковой больнице, она рассказывала о том дне: «28 декабря 1943 года я возвращалась с дежурства. И услышала, как мычали коровы, лаяли собаки, блеяли овцы. Удивилась тому, что же произошло. А вокруг люди стали мне говорить, что калмыков всех увезли. Они рассказали, что ночью прибыли машины с солдатами и на них их всех забрали»[3]. Солдаты заходили в дома, которые были больше похожи на ветхие избушки. И под дулом автоматов выводили калмыков: женщин, детей, стариков и старух из их домов. Они не разрешали взять с собой ничего из вещей, и им пришлось ехать, в чем были. Другая одежда, бытовая утварь, домашняя скотина – всё это осталось. А за что? Не могли на эти вопросы ответить и сами калмыки. Они не знали, что вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР за номером 115/114 «О ликвидации Калмыцкой АССР и образовании Астраханской области в составе РСФСР» от 27 декабря 1943 года. В пункте 1 данного документа было написано, что «всех калмыков, проживающих на территории Калмыцкой АССР, переселить в другие районы СССР»[4], за то, что «многие калмыки изменили Родине, вступали в организованные немцами воинские отряды для борьбы против Красной Армии, предавали немцам честных советских граждан»[5]. Получалось, что за каких-то отдельных людей или их группы должен был ответить весь народ. А на следующий день вышло Постановление СНК СССР за номером 1432/1425сс «О выселении калмыков, проживающих в Калмыцкой АССР» от 28 декабря 1943 года. Людей выселят «в Алтайский и Красноярский края, Омскую и Новосибирскую области». Пережив отъезд калмыцких семей, оставшиеся местные жители долгое время приходили в себя. Они не понимали, что случилось и почему это произошло. По воспоминаниям Марии Федоровны Назаровой, переехавшей жить в поселок Шамбай из Владимировки в 1944 году, «никто из сельчан не стал присваивать себе оставшуюся без присмотра скотину калмыцких семей после их выселения. Животные бродили всюду и были предоставлены сами себе»[6].

Родственники Таисии Сергеевны Ашаевой оказались в одном из этих военных грузовиков. До переселения калмыков они также проживали в поселке Шамбай. Их погрузили в холодные вагоны и отправили в Сибирь, в Красноярский край. Как вспоминает старожил нашего поселка Андрей Очир-Горяевич: «Нас грузили в товарные вагоны, в которых возили скот. Я впервые увидел мост через Волгу. В то время говорили: если состав с калмыками упадет с моста в Волгу, то их не будет жалко. Калмыцкие женщины бросали в реку белые монеты и молились о том, чтобы река их пощадила». Большинство шамбайцев были переселены в Красноярский край, небольшая часть попала жить в Хакассию. Как вспоминала двоюродная тетя Таисии Сергеевны Анна Сангаджиева: «Путь до Красноярского края был трудным. Я была маленькой, но хорошо помню, как люди ехали – стоя или сидя. Никого не кормили. Вагоны не отапливались. А ведь стояли лютые морозы. Поезд не останавливался. А если делал остановку, то с вагонов выгружали мертвых и оставляли их на разных станциях». Больше половины людей в дороге умерло. Многие из них не выдержали сильных морозов. Как рассказывает Таисия Сергеевна: «У ее матери сестренка Зургана в дороге умерла. Где ее могила, так никто и не узнал». То же рассказывает и Борис Максимович Текеев: «Нас везли в телячьих вагонах, которых в народе прозвали телятниками. Многие до Сибири не доехали, умерли. На место приехали в конце января. В Красноярском крае стояли лютые морозы. Эшелон останавливали, солдаты спрашивали, есть ли мертвые, больные, а потом вынесенные трупы сбрасывали рядом в сугроб. Умирали в вагонах поезда целыми семьями». Такие испытания пришлось выдержать и семье Цаган-Халгы Очировой. В тех эшелонах она потеряла и своих одноклассниц – не имея верхней одежды, они замерзли из-за морозов. Иногда ей самой приходилось по приказу солдат выгружать мертвые тела и складывать их, как дрова, рядом с рельсами. Люди умирали из-за голода и холода. Поесть давали лишь на крупных станциях, и кормили горячей бурдой, которую невозможно было есть, иногда солдаты разрешали на станции набрать кипятка. Внутри вагонов стояли печки-буржуйки, но дров для их растопки не было. Сами вагоны продувались всеми ветрами через огромные щели между деревянными досками, которыми они были обшиты. Выжить смогли лишь те, кто сумел при выселении прихватить из дома немного продуктов, теплые вещи. Но это можно было сделать лишь в том случае, если при выселении им попадались хорошие солдаты. Как вспоминает Валентина Семеновна Гулевская, «мама отправилась в гости к тете Дусе Эрдне-Араевой. Но перед входом в ее дом она встретила часового. Солдат остановил ее и попросил передать ее знакомой калмычке весть о том, что всех калмыков скоро далеко увезут и пусть все они режут скотину, варят мясо, чтобы забрать его с собой в дальнюю дорогу. И по возможности одевают на себя больше теплой одежды». Эти факты подтверждаются также и воспоминаниями Тамары Горяевны Дотчаевой: «28 декабря 1943 года в 4 часа ночи в каждый калмыцкий дом постучались по два солдата, которые говорили, чтобы мы собирались и садились в машину. Кто-то из них был добрым по отношению к нам, помогал людям собрать нехитрые пожитки, кто-то был строгим, запрещал с собой что-то взять из вещей. Кто-то прямо загонял на машину людей ночью, кто в чем был одет. Я помню, как я сама собирала вещи, мать тоже собирала их в дорогу. Солдат помог нам собрать наш ковер и положил его в машину. Также помог собрать в дорогу швейную машинку, которую мы обмотали тряпками. И там, в Сибири, мы смогли обменять эти вещи на картошку».

Как нам удалось выяснить, солдаты на грузовиках в Шамбай прибыли за два дня до выселения калмыков. Военные пытались убедить местных жителей в том, что они приехали на отдых. Всего из хотона «Шамбай» в Сибирь было выселено 111 семей, состоявших из 377 человек. Всего депортации подверглось около 120 тысяч калмыков.

Вспоминает Андрей Очир-Горяевич Нюдилов, один из старожилов нашего поселка: «Мы попали в город Красноярск. А затем всех нас поместили в большой длинный барак. На второй день всех отправили мыться в баню. Было очень жарко. Нашу одежду стали обрабатывать и прожаривать, так как она кишела вшами». Но на новых местах, куда привезли выселенных калмыков, власть не собиралась о них заботиться. Как рассказывает Тамара Горяевна Дотчаева, в здании барака в Красноярске калмыки продолжали умирать от холода и голода. Солдаты каждое утро открывали дверь их барака и выясняли, есть ли мертвые? И если они были, то мертвые тела людей складывали в коридоре и в кладовке барака, так как для них не хватало места. Эта картина до сих пор стоит перед ее глазами. Повезло тем калмыкам, кто оказался в бараке, но многие из них были лишены и этой малости.

Некоторые калмыцкие семьи были брошены посреди открытого поля и о своем жилье должны были позаботиться сами, а ведь в Сибири стояли сильные морозы. Как вспоминает свидетельница тех событий Екатерина Гораевна: «Моя семья вырыла себе землянку. Копали в земле яму, а сверху накрывали чем-нибудь, а потом засыпали землей». Сангаджи Кензеевна рассказывала: «У нас в землянке постели не было. Подушки и матрасы мы набивали сеном. Были металлические кровати. Приходилось спать и на земляном полу».

Как же дальше складывалась судьба семьи тети Маши Манхановой? «В один из зимних дней мама отправилась стирать белье на речку и, сильно простудившись, вскоре умерла»[7]. После гибели матери Маша и ее сестра остались одни. Маша просила знакомых земляков-калмыков, чтобы те их взяли к себе, но они им отказали, сказав, что им будет лучше в детдоме. Детей, оставшихся сиротами, в калмыцких семьях оказалось очень много. Их всех собрали и определили в Енисейский детский дом. Как считает Тамара Горяевна, сестрам Манхановым повезло попасть в детский дом, где они оказались на полном государственном обеспечении, это позволило им выжить. До последних дней своей жизни Мария Сангаджи-Горяевна была благодарна «воспитателям и учителям», заменившим ей и ее сестренке родителей.

Когда калмыки попали в Сибирь, ни у кого из них на руках не было свидетельств о рождении. Как рассказывает Таисия Сергеевна Ашаева: «На всех заводили документы, а годы рождения писали наобум. Спрашивают, как кого зовут по-калмыцки, и ищут в справочнике имен русское имя, которое начинается с такой же буквы. Например, моего отца звали Саранг, а его взяли и записали как Сергей». Часто причиной изменения года рождения у калмыцких детей была обязательная работа. Вот что вспоминает о своей жизни в Сибири Борис Максимович Текеев: «Почему дни рождения у калмыков перепутаны? Потому что с 16 лет забирали на лесоповал в тайгу. Там снег был по пояс, морозы. И чтобы нас не угнали в тайгу, родители снижали нам годы рождения в наших документах».

Большинство шамбайцев жило в Ширинском районе и находилось под надзором НКВД. «Калмыкам запрещалось свободно передвигаться, никуда не пускали. Если было нужно сходить в какую-либо деревню, вначале надо было идти в комендатуру и брать справку с разрешением. Все мы жили под присмотром коменданта. Если нарушали правила, то комендант имел право увеличить человеку трудовую норму или посадить на 5 суток ареста. Я дружил с парнем. И как-то бригадир отправил нас рубить хворост около лесопосадки. На третий день за нами приехала милиция, и нас забрали. Пришлось просидеть под арестом 5 суток. Оказалось, что ту лесопосадку с хворостом запрещено было рубить. Но мы ведь не знали об этом». О том же говорит и Тамара Горяевна Дотчаева: «Каждый месяц 16 числа мы отмечались в комендатуре. Ездить куда-либо в другое место по своей воле было нельзя, за это наказывали. Могли сразу посадить в тюрьму».

На новом месте жительства моим землякам пришлось осваиваться в непривычно трудных условиях. Как вспоминает Сангаджи Кензеевна Дорджиева: «Зимой пилила дрова в Сибири в течение целых 8 лет. Надо было два кубометра дров распилить, да еще расколоть. Очень уставали. Мы были молодыми девчонками. Если бы сил тогда было у нас больше, как у мужчин, наверно, нам легче бы работалось. Тяжело было. Зимой дрова пилили, а летом сено косили в лесу, а потом волокушками убирали». Переселенцев-калмыков бросали на самые тяжелые работы. Например, Цаган-Халга Орлуевна Очирова перед выселением в Сибирь училась на последнем курсе Астраханского педагогического училища и была грамотным и образованным человеком. Но на новом месте жительства в Сибири ей пришлось работать в колхозе на картофельных полях, где в основном использовался ручной труд женщин и не было никакой механизации труда. А юному калмыку Андрею Очир-Горяевичу Нюдилову пришлось осваивать работу лесоруба и лесника, хотя до выселения он никогда своими глазами не видел настоящий лес. Потомку калмыков – кочевников и скотоводов – приходилось учиться огородничеству: «Мы ехали на подсобное хозяйство, где росла картошка. Она вся травой заросла и нам велели ее полоть. А мы никогда у себя дома не занимались огородом, не видели, как растет картошка, и не знали, как это делается, потому что наша семья всегда жила в степи. Женщины-калмычки стали рвать всё подряд: и картошку, и траву. В этом хозяйстве мы прожили три года. Затем мою семью перебросили работать в тайгу. Моя мама работала в Сибири разнорабочей. Ей приходилось валить лес, рубить сучки, сжигать оставшиеся от рубки леса пни». В Сибири калмыкам, редко говорившим у себя на родине на русском языке, пришлось его осваивать. Но выучить язык было легче детям, многие пошли учиться в школу, если она там была. Как вспоминает Екатерина Гораевна Цобдаева: «Русский язык я выучила в школе, учась в поселке в Сибири, где я жила».

Тамаре Горяевне Дотчаевой в Сибири пришлось работать с высланными литовцами, латышами и российскими немцами. Местное население вначале боялось новых для них спецпереселенцев-калмыков: «Русские девчонки, которые с нами работали, потом нам рассказывали о том, что они думали о нас вначале. У них по селу прошел слух, что к ним якобы привезли калмыков-людоедов. Уходя на работу, матери запрещали им выходить на улицу, открывать двери незнакомым людям. А потом они перестали так считать, когда стали с нами общаться».

Но калмыки продолжали умирать от голода и на новом месте. «Больше половины калмыков осталось там, все умерли. Некоторые умирали целыми семьями. В Сибири был голод среди нашего населения. За сто грамм картошки или крупы сидели в тюрьме. Много людей власти сажали. Люди голодные, поэтому они и воровали, чтобы не умереть с голоду». В такой трудной жизненной ситуации голод заставлял некоторых людей поступать против совести. «Были люди, которые доносили власти друг на друга. За то, что доносили, этим людям давали муку».

Что же помогло калмыкам выжить в Сибири в таких тяжелых жизненных условиях? Как считает Тамара Николаевна Очирова, одна из наших односельчанок, ее родители, пережившие депортацию в Сибири, выжили благодаря русским, которые делились с калмыками последним, что имели. А ведь шла война и сибиряки сами не доедали из-за нехватки продовольствия, но видя, как калмыки умирают от голода, давали им кусок хлеба или картошки. Некоторые калмыки сами сажали картошку. Большинство из калмыков своих не бросали, помогали друг другу. Общая сплоченность помогала им выживать в трудных условиях, в которых они оказались не по своей воле. Семье Сангаджи Кензеевны ее соседи-калмыки помогали строить землянку. А Екатерина Гораевна Цобдаева подтверждает: «Мы поддерживали друг друга. Например, у нас ничего не было с собой. А некоторые имели топленое масло, и много чего у них еще было. Они делились всем этим с теми, у кого ничего не было. Не бросали друг друга».

 

Долгая дорога домой

 

Вскоре закончилась Великая Отечественная война. У многих в памяти отпечатались мгновения их жизни, связанные с известием о Победе. Вот что вспоминает об этом великом дне Тамара Горяевна Дотчаева: «9 мая 1945 года объявили, что война закончилась. Мы даже и не понимали, что это такое. Мы с мамой были в поле и собирали колоски. В честь Победы всем людям, кто жил в тех местах, раздали по одному прянику. Людей собирали в клубе. Матери сказали, чтобы завтра пораньше приходила. Война закончилась, и всем бесплатно дадут хлеба. Мать принесла домой два пряника и хлеб. Мама объяснила, что дали их каждому в честь Победы. Одна старушка говорила, что мальчишки бегали с маленькими флажками в честь Победы. Так мы узнали, что настала Победа. Я до сих пор помню тот пряник, полученный 9 мая 1945 года».

Как же дальше складывалась судьба тети Маши Манхановой? В это время она и остальные детдомовские дети ходили в обычную городскую школу, которая находилась недалеко. После школы строем шли на обед, потом каждый исполнял работу, заданную воспитателем. «Я до сих пор помню нашего воспитателя, – говорила тетя Маша, – Васютинскую Людмилу Ивановну, она еще преподавала в школе русский язык, начиная с 5 класса, но по национальности украинка. Так я закончила 7 классов, вступила в комсомол. Кстати, я сохранила до сих пор комсомольский билет. После школы нас устроили в ФЗУ (фабрично-заводское училище) при текстильной фабрике. По окончании училища я начала работать на фабрике, проработала там до замужества».

Нашим односельчанам нелегко пришлось жить в Сибири – по сути, не жить, а выживать. Но даже в таких жестоких условиях они находили время для праздника. Вот что об этом вспоминает Тамара Горяевна Дотчаева: «После войны стали отмечать праздники. 1 мая нас возили на центральную усадьбу и там мы смотрели концерт. Отмечали 7 ноября, Новый год. Свои национальные праздники не отмечали. Танцы были в конторе. Один русский парень играл на гармошке, а другой на мандолине. Танцевали вальс и русские танцы. Помню, как увидела в первый раз кино. Я с одной подружкой пасла овец. Она мне говорит, что сегодня привезут кино. Прибежала я домой, стала заплетать свою косу, потом побежала в кино. Кино показывали в гараже. На стене гаража повесили белое полотно, а вокруг стояли трактора. Я никогда до этого не видела кино. Фильм показывали про Зою Космодемьянскую. Вот это я помню. Потом во второй раз кино показывали на улице. Собралась вся ферма. В кино ходили один раз в месяц. Его привозили редко. Когда успевала попасть в кино, когда нет. Дояркам было порой не до него. Пока доходили с работы до дома, уже была полночь».

5 марта 1953 года умер Сталин. Постепенно жизнь калмыков становилась легче, начали обзаводиться хозяйством, строить себе отдельные дома. «К 1953 году я успела выйти замуж, – вспоминает Тамара Горяевна. – В 1954-м мы вместе с мужем построили маленький домик. Строить помогал отец мужа. В доме стояла кровать, был сундук, который до сих пор сохранился. И у мужа был свой сундук. Когда литовцы уезжали, то я купила у них двуспальную металлическую кровать, две подушки. Эту кровать даже привезли сюда с собой в Шамбай. Я варила пищу в чугунках на печке. Потом стало легче жить. Много было картошки, появилось мясо, так как все держали хозяйство: коров, свиней. Картошкой кормили животных, она была очень крупная. Научились работать в суровых условиях, уметь переносить все трудности. Стали разговаривать на русском языке. Муж с одним парнем-литовцем работал на стройке плотником». За хорошую работу калмыкам стали выдавать даже грамоты и другие поощрения. Тамара Горяевна говорит: «За хорошую работу награждали нас грамотой. Мне один раз дали цветастую шаль. На другой раз получила грамоту». За хорошую работу получала грамоты и Сангаджи Кензеевна: «Помню, мне один раз дали премию за хорошую работу. Приехало начальство и говорит: “Дорджиева Сангаджи Кензеевна, бери премию”. А мой сводный брат сидел позади меня. Мне премию дают, а я и не знаю, сколько мне денег дали. Сашка давай просить: “Сонька, дай мне эти деньги!”, он хотел чего-то себе купить. Я ему ответила, чтобы шел к чертям. Потом я на них купила хромовые сапоги, туфли и пальто. Было написано, что я такую норму выполнила, столько сена накосила».

Тетя Маша Маханова в Сибири к этому времени тоже вышла замуж и обзавелась семьей. С мужем Эрдни Ярасовичем Менкеевым она жила вместе в совхозе Чечеульский. У них был хороший дом, выдали скотину. Муж работал трактористом, был на хорошем счету.

25 февраля 1956 года Никита Сергеевич Хрущев выступил на ХХ съезде КПСС с докладом о развенчании культа личности Сталина. В докладе была поднята проблема реабилитации огромного числа людей, репрессированных при Сталине. Зашла речь и о возвращении домой насильно депортированных в Сибирь и в Среднюю Азию народов.

17 марта 1956 года калмыки были реабилитированы и им было разрешено вернуться на родину. Но официально, как вспоминают многие наши герои, власти не объявляли им о том, что калмыки могут уехать из Сибири. Помогало в этом вопросе «сарафанное радио». Вот как об этом узнала Тамара Горяевна: «Друг от дружки узнавали, что можно ехать на Родину. Первые уезжали на свои деньги, а потом стали переезжать бесплатно. Все передавали друг другу, что можно возвращаться домой. Все так радовались этой новости. Некоторые продавали свои дома и уезжали. Оставаться мы не хотели, так как все хотели уехать на родину». Но кому-то из наших героев о том, что они вместе со своими семьями могут вернуться домой, объявили официально, например, семье Екатерины Гораевны Цобдаевой или Андрею Очир-Горяевичу Нюдилову, который только после этого получил паспорт. «А до этого мы все жили без документов».

Каждый возвращался туда, где жил. Таисия Сергеевна Ашаева запомнила, как ее семья ехала на поезде в Астрахань. «Поезд мчится день и ночь, но сколько ехали дней и ночей, я не знаю. А дед наш был как бы старшим и ему доверили зажигать вечером свечи. Электричества на поезде не было и ночью было в нем темно. Иногда дедушка давал нам пожевать эти свечи. Местами поезд останавливался и тогда все взрослые убегали куда-то в сторону вокзала. С собой они приносили пирожки, покупали что-нибудь покушать: булки, хлеб. Ведь с собой не было никакой еды. А в поезде никто нас не кормил. Ехали очень долго».

Семья Тамары Горяевны чтобы вернуться на родину, продала дом. «Обратно мы ехали в товарном вагоне. Взяли с собой постель, одежду, то, что было в доме. Было на руках немного денег. В то время мебели никакой не было, не было телевизора и радио. На каждой станции выходили, чтобы купить еду».

Калмыцкие старики, которым удалось выжить в Сибири, при возвращении домой становились на колени и целовали землю, благодарили небо за то, что они смогли вернуться на родину. В 1957 году вернулась домой со своей новой семьей и тетя Маша Манханова. В Шамбае ее муж устроился конюхом в местный совхоз «Волжский».

Многие из депортированных остались жить в Сибири, обустроились, завели семьи и живут там и поныне с внуками и правнуками. Тем же нашим землякам, кто вернулся на родину, пришлось заново налаживать хозяйство, да и отношения с людьми. В дальнейшем многие калмыки покинут и Шамбай в поисках лучшей жизни. Кто-то из них переедет жить в город Цаган Аман, кто-то уедет жить в столицу вновь образованной Калмыцкой АССР – город Элисту. А тетя Маша Менкеева вместе с мужем поселятся в поселке Волжский, именуемом в народе Шамбай. У них родятся дети. Наладится жизнь. Но это уже отдельная история.

 

***

Написание этой работы стало для меня «криком души» — болью за тех калмыков, моих земляков, кто пережил депортацию в далеком 1943 году. До этого момента у меня и моих одноклассников было поверхностное представление, что же это значило. Но по мере того, как накапливался фактический материал, собирались воспоминания старожилов нашего поселка, невольно наши души пронизывал ужас от мысли, что пришлось выдержать калмыкам-шамбайцам, когда их выселяли из родных мест. Мы решили, что об этих событиях должно знать и молодое поколение.

В настоящее время жертвам репрессий дают льготы и выплачивают пособия, но это жалкие гроши. На наш взгляд, одной только оплаты за годы страданий калмыцкого народа недостаточно. Как деньги могут компенсировать 13 лет депортации? Эта страница истории всегда должна быть открытой, дабы все помнили и никогда не повторяли столь позорной ошибки. Историю страны переделать невозможно, остается одно – переосмыслить и всё назвать своими именами. А дата 28 декабря будет не только днем Памяти жертв депортации калмыцкого народа, но и напоминанием нам, что это было и не должно больше повториться.