«Жить тихо, жертвенно и честно... И никому за ним не тесно»: История одного стола
Волгоградская школа-интернат «Созвездие»
х. Перекопка, Волгоградская область
Мои дедушка и бабушка живут в Волгоградской области, на хуторе Перекопке. Летом вся семья съезжается к ним в деревню: кто в отпуск, кто на каникулы. Бабушкин брат с семьей и друзьями – посидеть на берегу Дона с удочкой, мы с родителями и сестрой – помочь по хозяйству, покупаться и позагорать, полакомиться ягодами и фруктами, полежать с книгой в гамаке под старой раскидистой яблоней.
А вечером все собираются в беседке, обвитой виноградными лозами и вьющимися алыми цветами. Мы сидим на длинных деревянных скамейках, сбитых дедушкой, за большим самодельным столом, обсуждаем новости, делимся планами, встречаем и провожаем гостей. Когда нас мало, мы погружаемся в семейные воспоминания. Старшие говорят о тех, с кем дружили в детстве, с кем сводила судьба, вспоминают близких, чьи пути давно затерялись.
Как-то бабушка сказала: «А вы знаете, что у этого стола есть своя необыкновенная история?» Знали ли мы? Для нас он был самым обыкновенным предметом мебели – накрытым летом цветной клеенкой, с букетом цветов посередине, зимой – спящим под снежным покрывалом. И я решила, что история самого простого деревянного стола обязательно должна быть описана, чтобы когда-нибудь мои дети, а потом и дети моих детей смогли узнать необыкновенную «биографию» этой вещи, эпизоды которой тесно сплелись с историей моей семьи.
Республика Калмыкия. Семья Кириленко
В поисках лучшей доли в середине XIX века семейство Кириленко переселилось с юга Российской империи (из Одесской или Николаевской губернии) в ставропольские края, потом перебралось в Калмыкию, в село Кегульту.
Семья Ивана Кириленко была по тем временам, наверное, самая обычная, деревенская, а по нынешним большая – отец, мать, восемь детей. Старшим был Марк (мой будущий прапрадед). В 1914 году он встретил девушку Анну Ермолову, которая ему очень понравилась, да и ей он приглянулся. Поженились, родилась дочь, Настенька.
А тут, в 1916 году грянул брюшной тиф. Умерла Настенька, заболела Анна, в беспамятстве пролежала несколько недель. Ей удалось выжить, но умерли от тифа родители Марка, остались сиротами шесть детей – от шестнадцати до двух лет: братья Марка Митрофан и глухонемой четырехлетний Стефан, сестры Тоня, Акулина, Алёна, самая младшая – двухлетняя Варя. Нужно было заботиться о детях. Марк и Анна взяли в свою семью всех сирот, воспитали в любви и трудолюбии. У них родилось еще семеро детей: Федосья (Фаина) в 1919 году, Пётр (1922), Таиса (1924) – моя прабабушка, Георгий (1926), Аня (1930).
К своему домику Марк пристроил еще комнату, которая называлась кухней: в ней готовили пищу и кормились, сделал огромный стол, за которым помещались и взрослые, и дети. Это было в самом начале 20-х годов ХХ века. В кухне стоял этот, занимавший почти всё ее пространство, стол, вокруг него – лавки, довольно широкие; в случае необходимости на них и ночевали. Весной накрытый клеенкой стол выносили во двор, и он стоял там под огромным кленом.
Постепенно жизнь наладилась: вырастали братья и сестры Марка, женились, выходили замуж. Всем им семья давала на обзаведение живность: по паре волов, лошадей, коров, десяток овец, птицу, девушкам – приданое, мальчикам строили жилье. Подрастали и свои дети, старшие нянчили младших, Марк и Анна не разделяли детей: все они были родными, такими и остались на всю жизнь.
По вечерам вся семья собиралась за столом. Утром и в обед не получалось: в селе летом было очень много работы, рабочий день начинался в 4 часа утра: первой вставала Анна – доила и провожала коров, Марк и старшие мальчики запрягали лошадей или волов, наскоро завтракали и отправлялись в поле: пахали, сеяли, убирали, косили сено. Анна и девочки оставались на хозяйстве, дел было не меньше: пропалывать огород, ухаживать за птицей, вечером встречать овец и коров, доить, готовить обед и кормить семью, стирать и чинить одежду.
Стол стоял во дворе. Первым делом прапрабабушка варила огромную кастрюлю калмыцкого чая – джамбы – и стряпала что-нибудь – пирожки, оладьи к завтраку, а в кухне-времянке каждый день пекла хлеб, готовила обед. Жизнь без калмыцкого чая семья не представляла: он утоляет жажду в жару, греет в холод, лечит больных, с хлебом насыщает и укрепляет организм, успокаивает. В калмыцких степях это лекарь, чудодейственный напиток, средство от недомогания. Варится он из плиточного чая (продавались тогда огромные плитки черного чая весом около килограмма – бабушка говорит, что сейчас такого чая не встретишь) с молоком, солью, маслом (а полагалось – с бараньим жиром). Прапрабабушка, – ее дети даже после того как уехали из Кегульты, каждое утро варили чай, – признаваясь, что если не было калмыцкого чая, они чувствовали себя голодными и разбитыми весь день. Чайные плиты рассылались детям и внукам в Калининград, Мурманск, Тихвин.
После завтрака кастрюля с чаем оставалась на столе под кленом. В течение дня чаем утоляли жажду, угощали забежавших на минутку соседей, приходивших за советом к прапрабабушке родственников. Она принимала всех, была доброжелательна и гостеприимна; пиала чая ждала любого зашедшего – своего или чужого.
Представляю, сколько людей сидело за этим столом, сколько он мог бы рассказать историй, если бы мог говорить! Я могу рассказать только некоторые.
Братья и сестры Марка Ивановича разлетелись из его дома, создав свои семьи. Подрастали дети, Марк и Анна хотели видеть их образованными – учителями или медиками, – о других специальностях в глухой деревне и не слышали. В Кегульте была только начальная школа, в соседнем селе Кеке-Булуке – семилетка и при ней интернат. Из всей округи свезли несколько гелюнгских домов (простые калмыки жили в кибитках), в них помещались школа и интернат. В интернате и жили дети с 5-го класса. Приезжали на неделю, привозили продукты из дома. Запрягали лошадь, грузили продукты, которые в сшитых заботливой матерью сумках уже стояли на столе под кленом, прапрадед отвозил детей, а через неделю привозил домой. Стол на зиму вносили в кухню или на веранду, он использовался теперь для хранения продуктов.
Тая училась в средней школе поближе – в Цаган-Нуре (около 100 км). Находилось село среди бескрайних калмыцких степей, в самой, наверное, их середине. Там были озера. Возил всех детей из Кегульты старый дед Адаменко. Ночевать пускали в любую кибитку, других построек в бескрайней степи не было. Вместе с детьми везли провизию: соленых гусей, сало. За учебный год один–два раза приезжали домой. Жили в интернате – длинном глиняном помещении типа барака на 150–200 человек. Тая спала на одной кровати со своей подружкой и одноклассницей Дусей.
В конце 30-х годов, после окончания средней школы, Фаина, Пётр и Таиса стали работать в школе. А летом по-прежнему все приезжали на каникулы или в отпуск в родную деревню, собирались под кленом за большим столом. Приходили гости: родственники, друзья, односельчане. Жизнь в деревне шла своим чередом.
В 1941 году началась война. Страшное известие вызвало растерянность, недоумение. Но была и уверенность: наша страна самая лучшая, самая сильная, справится с врагом. В первые дни войны призвали старшего, Петра. В июле призвали мужа Фаины, и она перебралась к матери, ей нужно было уже вскоре рожать. В сентябре пришёл попрощаться брат прапрадеда Митрофан – ему принесли повестку. Посидели немного за столом, на который время от времени падали начинающие желтеть кленовые листья, в основном молчали. Митрофану не суждено было больше увидеть свою деревню, семью, от него не приходило писем. После войны его жена получила извещение, что ее муж пропал без вести. И только в 2015 году мы случайно нашли в интернете персональную карту военнопленного Митрофана Ивановича Кириленко и узнали, что он погиб в лагере для военнопленных Фюрстенберг-на-Одере 3 апреля 1943 г.
Уже не собирались за большим столом – некому стало, да и жизнь пошла совсем другая. В деревню прибывали беженцы, их разместили в школьном здании, некоторых – по квартирам. В семье Кириленко поселился молодой раненый лейтенант. Сестра моей прабабушки Анна вспоминает: «Я помню того лейтенантика, который жил у нас недели две перед оккупацией, за которого папу арестовывали немцы, а освободили калмыки. Он был татарин из Крыма. Он нам прислал позже записку из Черных земель. А как ему удалось вырваться из рук немцев, не знаю. Он написал, что мир не без добрых людей. Больше мы о нем ничего не знаем». Прабабушка же моя говорила, что он был необыкновенно красив, но на местных девушек внимания не обращал, часто приходил к Марку Ивановичу, сидел с ним и другими мужчинами на скамейке во дворе (стол уже убрали в сарай до лучших времён), в этом дворе его и арестовали немцы. А позже приехали и за прапрадедушкой.
Марка Ивановича арестовали немцы, как упомянула прабабушка Анна, и куда-то увезли, посадили в подвал. Охранниками были местные полицаи, они же выпустили прапрадедушку, узнав его. Нужно сказать, что у местного калмыцкого населения авторитет деда был очень велик.
Фронт стремительно приближался к Сталинграду. Кегульта была немного в стороне, немцев там не было. С приближением фронта (1942 г.) поступил приказ эвакуировать колхозный скот за Волгу и далее, в Среднюю Азию. Ответственным назначили Марка Ивановича.
Собрали колхозных овец и погнали. До Волги более 250 км. А на середине пути, в районе озера Цаган-Нур, путь им преградила банда. Отара стояла на одном месте, дороги вперёд не было. Повернули назад. Фронт был уже совсем близко, об эвакуации не могло быть и речи. Правление колхоза приняло решение: раздать овец по домам, пусть возьмут, кто сколько может, после войны всё вернут.
В Красной Армии Марк Иванович не был по брони. Но как за колхозным активистом за ним много раз приходили местные бандиты, полицаи. Он прятался в балках (вокруг Кегульты много балок, там сильно пересечённая местность). Прабабушка помнит, как ее мама ночами носила ему еду. Иногда наезжавшие немцы проводили общие сходы, назначали полицаев из местного же населения, как они сами говорили, наводили порядок. В селе стояли регулярные румынские части. Их визиты всегда заканчивались поимкой или стрельбой кур, уток, овец, требованием молока и яиц. Но не это было самым страшным. Полицаи регулярно составляли списки для отправки в Германию молодых женщин и девушек. Чтобы не попасться на глаза своим же хуторским новым «начальникам» – старосте и полицаям, молодежь пряталась в балках, в укрытиях. В доме Марка Ивановича и Анны Ивановны жили дочери – 12-летняя Анна, Фаина с новорожденным сыном (прабабушка говорила, что ее всё время мазали сажей, чтобы румыны «не положили глаз») и 15-летний Георгий.
В Астрахани, где Тая училась в учительском институте, она чуть не умерла от голода, у родителей не было возможности передать посылку или отправить деньги, а вещей, чтобы продать – не было. Кое-как, почти чудом ей удалось добраться домой. С колхозными овцами Тая, как и другие девушки и парни спрятались на дне глубоких оврагов, где была трава и где можно было ухаживать за овцами, не опасаясь, что отправят в Германию.
Иногда проходили советские солдаты, отставшие от своих, пробиравшиеся к фронту. От них узнавали об основных военных событиях, последних боях за Сталинград.
В 1943 году начало налаживаться хозяйство, заработали официальные органы. Колхозных овец, конечно же, вернули не всех: часть съели, многим не удалось перезимовать. И Марк Иванович «за растрату колхозного имущества» приговором судебной коллегии по уголовным делам Астраханского областного суда от 28.06.1946 г. был осужден по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР к 5 годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовых лагерях с конфискацией лично ему принадлежащего имущества. Срок наказания исчислялся с 13.12.1944 г.
А жизнь шла своим чередом. От Петра, призванного на фронт в июне 1941 года, не было никаких известий. Георгий после войны служил в разных местах – в Калининградской, Мурманской, Ленинградской областях. Тая работала в школе учителем математики. Анна Ивановна всегда ждала Георгия в отпуск. И сразу же задавала вопрос о Пете. Из ЦАМО приходили ответы на многочисленные запросы Георгия, из которых следовало, что о военной судьбе Петра ничего не известно: «… лейтенант Кириленко Пётр Маркович, 1922 г. рождения, уроженец Калмыцкой АССР, Приозёрного района, с. Кегульта, место призыва не указано, командир взвода подвижных средств связи 605 отдельного батальона связи, пропал без вести в 1942 г.».
Казалось, приезда Георгия ждали все родственники: за столом, как и раньше, собиралось много гостей: пообщаться с молодым офицером, узнать новости (в деревне, конечно, было радио, но живому человеку веришь больше), днем Аня делала уроки за столом, приходили ее одноклассники, обсуждались школьные новости. Училась она очень хорошо, мечтала стать врачом. Вечером прибегала с танцев Тая с друзьями, пили знаменитый чай, делились деревенскими новостями. А стол, наверное, прислушивался ко всему и дремал под неумолкаемые разговоры. Не было только хозяина, он вернулся в 1949 году.
Гораздо позже, в 1992 году, когда прошло уже много лет после его смерти, семья получила справку о реабилитации Марка Ивановича Кириленко, в которой было указано: «На основании ст. 3 п. “а”, ст. 5 п. “а” Закона Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий” от 18.10.1991 г. Кириленко Марк Иванович реабилитирован. Прокурор Республики Калмыкия – государственный советник юстиции 3 класса В. Б. Шипиев» (Справка о реабилитации была выдана прокурором республики Калмыкия 15.04.1992). Получается, что приговор вынесла судебная коллегия по уголовным делам, она же осудила его по «политической» статье 58-10 УК РСФСР: и реабилитирован он как жертва политических репрессий. Таким образом, потеря колхозных овец, которые, возможно, помогли выжить не одной семье и которые не пошли на корм неприятелю, приравнивалась к контрреволюционному преступлению.
И еще один факт у всех, знакомых с историей дела М. И. Кириленко, вызывает изумление и негодование. «Заключением прокурора Республики Калмыкия, на основании ч. 2. ст. 2 Закона Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий” от 18 октября 1991 года гражданка Смольякова (Кириленко) Анна Марковна признаётся пострадавшей от политических репрессий» (Справка о признании пострадавшей от политических репрессий № 13/75 выдана прокуратурой Республики Калмыкия 07.02.1995). Поскольку реабилитированным лицам или их наследникам возвращается конфискованное имущество, прабабушка Анна обратилась с соответствующим заявлением в Министерство финансов Республики Калмыкия. Министерство приняло решение, «рассмотрев заявление гражданки Смольяковой Анны Марковны об изъятии у ее отца 12320 рублей репрессированного по ст. 58 ч. 2 УК РСФСР сданный 25 марта 1944 года в Кетченеровское отделение Госбанка сообщает, что в соответствии с п. 11 Положения конфискованные денежные суммы подлежат возврату реабилитированным лицам и их наследникам согласно проведённых реформ 1947 года, и с учётом изменения масштабов цен на 1 января 1961 года.
Таким образом, с учетом проведенных реформ сданная сумма будет составлять 123 рубля 20 коп., соотношение которых составляет 1:10 соответственно реформ 1947 и 1961 гг.» (письмо Министерства финансов Республики Калмыкия № 02–26/587 от 11 июля 1995 г.).
Получив это заключение Министерства финансов Республики Калмыкия, комиссия по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий Кетченеровского района Республики Калмыкия выразила крайнее изумление: «Сумма к выплате в 123 руб. 20 копеек выглядит издевательством над человеком, однако мы не имеем права не выполнить заключение Минфина» и принесла извинения за наши абсурдные законы. Таким вот унизительным финалом закончилась переписка дочери моего реабилитированного прапрадеда с официальными лицами.
А еще нужно сказать, что мечта Анны Марковны – стать врачом – оказалась под угрозой. В 1947 году она закончила на «отлично» девятый класс, перешла в выпускной. Но дочери репрессированного дорога в вуз была закрыта. Чтобы скрыть свое семейное положение, она уехала на Кавказ к дальним родственникам, сначала одним, а через несколько месяцев перебралась к другим. Без проблем поступила в медицинский вуз, с отличием закончила его. Но всё время боялась разоблачений и только поэтому уехала по распределению в самую далекую точку страны, которая была предложена, – на Дальний Восток. Проработала там до осени 1956 года, до смерти отца и до того дня, когда ее помощь и поддержка понадобились матери.
В 1946 г. на свадьбе друзей Тая познакомилась с Мишей Скрынниковым, через три дня он предложил ей стать его женой. 21 августа 1946 г. родственники пришли поздравить молодую семью. За стол все не поместились, пришлось поставить дополнительный. Главным украшением стола были пирожки – с яблоками, картошкой, морковью, луком, свеклой, – всем, что было на огороде.
Ростовская область. Семья Скрынниковых
Мой прадед, Михаил Сергеевич Скрынников, родился в 1921 г. Сразу после окончания средней школы в селе Заветном Ростовской области в 1941 г. был призван в ряды Красной Армии. Прошёл всю войну в звании сержанта. Войну закончил в Кёнигсберге. Демобилизовавшись в 1946 г., пришёл работать в школу, поступил на заочное отделение физико-математического факультета Ставропольского педагогического института, а закончил исторический. После свадьбы Тая, моя прабабушка, переехала к мужу, в село Торговое Ростовской области. Началась их совместная учительская жизнь, очень неспокойная, потому что на одном месте долго не приходилось работать – учителей в те годы сильно не хватало, а два учителя в семье – это уже половина учительского коллектива деревенской семилетней школы.
У них уже было трое детей, старшая дочь Светлана – моя бабушка. Детские сады в деревне того времени были редкостью, а матерям нужно было работать. Поэтому детишки подолгу жили у бабушек и дедушек. Вот так до самой школы дети жили в Кегульте. Вместе с ними жили Валерик и Люда, дети другой бабушкиной дочери – Фаины, а Фаина работала учителем в калмыцком поселке Шатта. И за старым столом собирался теперь настоящий детский сад – дети от 2 до 7 лет, уже третье поколение семьи Кириленко. Моя бабушка вспоминает:
«Росли мы, как все дети. Только родителям было не до нас, они работали. Может быть, и к лучшему: нас везде брали с собой, мы помогали бабушке и дедушке во всех делах, незаметно приучались к деревенскому труду. Я никогда не видела бабушку раздраженной, а дедушка нас всех любил и баловал».
В 1954 году Света и Люда пошли в школу. В Фомине открылась детская площадка, и родители забрали детей к себе. Прадед к тому времени уже окончил Ставропольский педагогический институт, стал директором Фоминовской семилетней (с 1962 года – восьмилетней) школы. Получили жилье в очень старом, но довольно просторном, по тем меркам, доме с большим подвалом. В один из приездов моих прадеда и прабабушки в Кегульту прапрабабушка (прапрадед Марк умер в 1956 году) предложила дочери забрать стол себе: «У меня семья стала небольшая. А у вас дети – возьмите стол, вам он нужнее». Так стол «переехал» на новое место жительства – в Ростовскую область, в семью Скрынниковых.
Теперь у него появилось другое назначение. Определили для него место в подвале, на него ставили разные банки с вареньями и соленьями на зиму. Варенье варили вишневое, о других в деревне и не слышали. Сейчас такого варенья не варят: после долгого-долгого уваривания его остужали, накладывали в стеклянные банки, закрывали пергаментной бумагой, использованной металлической крышкой от стеклянной банки (для твердости крышки, чтобы не продавить!), потом тряпочкой, обвязывали и выносили в погреб. Если учесть, что варили его на керогазе или примусе (газа в деревнях того времени не было) в большом, непременно медном тазу, то становится ясно, что это – целый ритуал. Но и варенье получалось очень душистое, густое, вкуснейшее. Таким образом, на столе появлялись несколько банок с вишнёвым вареньем. Огурцы и помидоры солили в больших бочонках, которые стояли рядом со столом. А осенью к банкам с вареньем добавлялись 10-литровые банки (их почему-то называли бутылями) с мочёным тёрном – вкуснейшим лакомством, которое любила вся семья. За речкой, которая летом пересыхала, были труднопроходимые заросли терновника, и в конце октября, когда он поспевал и после первых, еще слабеньких заморозков, вся семья выходила на сбор его ягод. Это было не очень увлекательное занятие: самые вкусные ягоды – мелкие, да еще ветки колются. Организовывал сбор ягод прадед, он же руководил процессом мочения тёрна – не доверял никому это дело. Учительские семьи никогда не были особенно богатыми, и забота о пропитании семьи всегда была актуальной. А стол – хранитель продуктов – добросовестно выполнял свои обязанности до 1999 года. Моя мама подтвердила это. Еще до школы, а потом на летних каникулах она жила в Фомине у своих бабушки и дедушки. В самых ранних воспоминаниях подвал был таинственным подземельем, в котором непременно хотелось играть, исследовать его таинственные углы – тут было несколько смежных помещений. Стол был живым монстром – с горбом банок, отливающих мутным блеском, если направить туда фонарный луч. Стол сначала был выше мамы, потом она уже стала вровень со столом и могла даже принести что-нибудь по поручению старших. Потом стол становился все ниже и терял свою таинственность.
Дети Михаила и Таисы выросли, получили специальности, стали работать, создали свои семьи и разъехались из Фомина кто куда. Михаил Сергеевич умер в 1989 году, прабабушка Тая осталась жить одна. Жить в деревне одной трудно: нужно носить воду с улицы, уголь, дрова, да и ветхий домик потихоньку разрушался. Было решено, что прабабушка переедет жить к старшей дочери Светлане в Волгоградскую область. Осенью 1999 года за ней приехал мой дедушка. Погрузили на грузовик прабабушкино нехитрое имущество, прощаясь, обошли дом. В подвале дедушка увидел стол, и ему почему-то не захотелось оставлять его в пустом доме. Места в КАМАЗе было еще много, и стол решено было взять с собой. Так стол опять поменял место жительства, переехал уже в Волгоградскую область. И поселился в семье Простоквашиных.
Волгоградская область. Семья Простоквашиных
После почти сорокалетнего пребывания в подвале стол постарел: подгнили ножки и часть столешницы. Дедушка рассказал: «Мне пришлось его немного подреставрировать: удалить испортившуюся часть, укоротив столешницу, укрепить ножки, покрасить». Стол было решено поставить в беседке, где летом собирается много гостей, устраиваются чаепития, отмечаются семейные праздники. Так стол вернулся, если можно так сказать, к своему первоначальному предназначению. Мой дедушка из многодетной семьи: у его родителей было семеро детей. Множество родственников часто приезжали, приходили к нам – за столом в беседке обсуждались и решались главные семейные дела, там же женщины делились кулинарными рецептами, готовили продукты к зиме. Я помню, здесь отмечались главные семейные юбилеи, дни рождения, свадьбы. Каждый год приезжают дедушкины родственники с Севера, из Тамбова, друзья из Тюменской области, бабушкины – из Ростовской области. Гостям в нашем доме всегда рады. К бабушке заглядывают ее бывшие ученики, посидят, поговорят о своих делах. Но самые частые гости – внуки. Их у бабушки и дедушки уже шесть, есть даже правнучка.
Хотя мы не считаем себя гостями – мы с сестрой выросли здесь, в Перекопке, это наш дом. И с этим столом у нас есть свои секреты. Пока не готов обед, пока не наступило время ужина, есть несколько заветных часов – можно посидеть в беседке и пораскрашивать журналы, посмотреть на дорогу, чтобы перехватить почтальона – а вдруг письмо? – и тогда мы все тут, за столом, соберемся и прочитаем его; можно вынести игрушечную швейную машину и в конце концов можно поработать. А у сестры это любимое место для письма – здесь она писала свои первые стихи (мы их тут и слушали), здесь она придумывала хитроумные карты для поиска сокровищ (спрячет игрушку в саду, а потом рисует карту, чтобы я нашла). Здесь мы все вместе ждали возвращения мамы – она работала и училась в аспирантуре в Волгограде, а каждую пятницу приезжала к нам.
10 августа 2016 года дедушкина сестра бабушка Люба, которая живёт в Воронежской области, собрала детей и внуков и повезла в Волгоград показать достопримечательности города. На обратной дороге заехали к нам. Мы сидели за столом в беседке, пили чай, ели фрукты, общались, бегали по саду, катались на качелях. За столом собрались три поколения нашей семьи. Я думаю, что это не последняя наша встреча, и всё еще впереди. А стол будет нас ждать – у него еще много работы.
